— Может, он надеется, что правда убьет меня.
— Ты его совсем не знаешь, Ади. Он очень ранимый и заботливый. Мы ведь не собирались влюбляться друг в друга, но так вышло.
— Ты уверена, что он тебя любит?
— О да! С ним никогда ничего подобного не случалось. Он полюбил меня, стоило ему увидеть, как я курю на улице у «Медведя». Говорит, я самая красивая женщина, какую он когда-либо встречал. Он обожает меня. И мы с ним разговариваем, Ади. Он восхищается моим умом.
— Ну, своего-то у него кот наплакал.
— На самом деле Хьюго очень смекалистый, — возразила Георгина. — Вот ты, к примеру, сумеешь освежевать кролика? А управлять квадроциклом? И держать в узде штат в двадцать пять человек? Только потому, что он не сидит день-деньской, уткнувшись в книгу…
— По тебе видно, — перебил я, — что ты сегодня много плакала.
— Да, я плакала в его объятиях. Он предложил переехать к нему. Я ответила, что не могу тебя оставить. Только не сейчас, когда ты так тяжело болен.
Дневник, совершенно спокойно я произнес:
— Мне не нужно, чтобы каждое утро, не успев проснуться, ты щупала мне пульс. Переезжай к нему, Георгина, так будет лучше. Мой рак — еще не причина, чтобы удерживать тебя здесь против твоей воли, верно?
Я упрашивал ее уехать, она отказывалась. Когда Георгина заперлась в ванной, чтобы поправить макияж, я вынул ее мобильник из сумочки и набрал номер Фэрфакс-Лисетта.
От ответил мгновенно:
— Дорогая?
— Это не ваша дорогая, это муж дорогой.
— А! Чудесно! Как вы, дружище?
— Я все знаю. И отправляю к вам жену. Можете забирать ее.
— Послушайте, Моул, это очень достойно с вашей стороны. Когда первая жена бросила меня ради жокея из Охотничьего общества, я гонялся за этим гномом с плеткой. Мерзавец не мог сесть на лошадь до конца сезона.
— Мы, Моулы, на рожон не лезем, но гнев наш обладает разрушительной мощью, и горе тому, на кого он направлен. Кассирше из «Спара», обсчитавшей мою мать, пришлось перебраться в соседнюю деревню.
— Нам надо поговорить как мужчина с мужчиной, — вкрадчивым тоном предложил он. — Могу я к вам приехать?
Дневник, меньше всего на свете мне хотелось перепалок на повышенных тонах, истерических признаний в любви и слезных просьб о прощении. Но именно это я и получил. Когда приехал Фэрфакс-Лисетт, начали мы с ледяной вежливости, но очень скоро докатились до вивисекции — резали по живому наш брак.
Упреки сыпались один за другим, и кроме многого прочего, выяснилось, что мои «вечные разговоры о политике» причиняли жене «невыносимые душевные страдания».
— Меня абсолютно не волнует, кто и что сказал на заседании какой-нибудь парламентской комиссии, — бушевала она. — Наверное, ты единственный человек во всей Британии, который смотрит трансляции из парламента. А смотришь ты их только потому, что жаждешь охмурить эту наглую тварь, Пандору хренову Брейтуэйт.
Дневник, она была права лишь отчасти. Меня и в самом деле живо интересуют мельчайшие подробности утверждения ежегодного бюджета.
— Когда я только влюбилась в тебя, я думала, ты — прикольный придурок, но с тех пор я поняла: в тебе нет ничего прикольного, ты просто придурок!
Вот тут я утратил самообладание, схватил любимую кружку Георгины с логотипом «Тейт Модерн» и швырнул о стену.
— Скотина, как ты мог! — завопила Георгина. — Эта кружка была единственной ниточкой, связывающей меня с прошлой жизнью!
Фэрфакс-Лисетт по большей части помалкивал, но когда на шум явилась моя мать узнать, что у нас происходит, и обозвала его «звездюком и жертвой инцеста с банановой пипкой вместо подбородка», он взревел:
— Я забираю Георгину из этого адского гадюшника!
Георгина обернулась к моей матери:
— Вы ведь присмотрите за Адрианом, Полин?
— Я присматриваю за ним почти сорок лет, — ответила мать. — Я рожала моего сына тридцать шесть часов в страшных муках из-за его необычайно большой головы. Так что вряд ли я его сейчас возьму и брошу.
Георгина отправилась в нашу спальню, и я услыхал, как она снимает чемодан с верхней полки гардероба.
Вернулся Бернард (он был «в гостях у приятеля») и застал на кухне такую картину: я, мать и Фэрфакс-Лисетт сидели за столом в полном молчании. Бернард как ни в чем не бывало пожарил себе яичницу с беконом и сел ужинать с «Англосаксонскими манерами» Энгуса Уилсона; книжку он прислонил к вазе с фруктами. Как ни странно, поведение Бернарда подействовало на нас отрезвляюще, и, когда Георгина спустилась из спальни с двумя явно увесистыми чемоданами, мы попрощались достаточно благопристойно. Впрочем, Бернард сказал-таки Фэрфакс-Лисетту:
— Я еще помню времена, когда мужчина, укравший чужую жену, был вынужден убираться вместе с ней из Англии в одну из наших колоний. Вы жалки, сэр.
После отъезда Георгины с Фэрфакс-Лисеттом мать всплакнула:
— Я любила ее, как дочь. Мы с ней были родственные души.
— А я одно время любил принцессу Маргарет. Писал ей письма каждый день и каждый четверг посылал дюжину темно-красных роз. Но она вышла за этого колченогого коротышку, Энтони Армстронга-Джонса, и я был в отчаянии. Поехал на побережье, написал Маргарет прощальное письмо и уже собрался броситься в море со скалы, но тут пошел дождь. Тогда я сел в машину и вернулся домой. — Бернард глянул на меня: — Не грусти, цыпленочек. У тебя еще остались мы с твоей матерью.
Итак, дорогой дневник, кошмар начинается. Отныне мое здоровье и счастье в руках моей матери, Бернарда Хопкинса и государственной медицины.
Рано утром спустился на кухню, а там — моя жена. Она сидела за столом, пила кофе, сваренный в большом кофейнике.
— Ты вернулась, — сказал я. — Я знал, что так и будет.
— Мы не обговорили ситуацию с Грейси. Я хочу забрать ее. Ты ведь сейчас не можешь заботиться о ней, верно?
Я представил, как дочка скачет на Нарциссе и кричит: «Папа, смотри!» — Фэрфакс-Лисетту кричит.
— Нет, — тряхнул я головой, — Грейси останется здесь, со мной.
Георгина налила мне кофе:
— Без меня ей будет не очень хорошо. И честно сказать, Адриан, не думаю, что твоя мать или Бернард Хопкинс годятся в воспитатели маленькому ребенку. Я разбужу ее минут через пять, одену и отведу в школу, а днем заберу ее оттуда.
Нельзя было сдаваться без боя, но, с другой стороны, не мог же я вырвать девочку из рук матери. Пришлось соврать Грейси, что она отправляется в Фэрфаксхолл на каникулы, и с вымученной улыбкой помахать ей вслед.