Девушка сказала это так резко и твердо, что Лариса невольно осеклась.
– Ничего не нужно. Я не буду его искать.
– И ты это так оставишь? Тебя же изнасиловали, ты это понимаешь? Тебя лишили девственности, да еще и беспомощным состоянием воспользовались. Это же уголовная статья! Сегодня же пойди в милицию и напиши заявление, слышишь?
– Нет. Никуда я не пойду. Спасибо вам за участие. До свидания.
Она повернулась и пошла прочь.
– Погоди! – крикнула ей вслед Лариса. – Ты же без пальто!
Девушка молча вернулась в здание и через несколько секунд вышла на улицу уже в пальто. Так же молча прошла мимо Ларисы и исчезла за поворотом.
Вот и все. Как же ее звали? Нет, Лариса не вспомнит. Даже если обратиться в консультацию, то медицинскую карту теперь не найдешь. Столько лет прошло, карта наверняка уже уничтожена. Да и консультации этой скорее всего уже нет, за двадцать семь лет столько изменений всяких произошло…
Но трое молодых веселых студентов, один из которых стал мужем Ларисы, наверняка знают, кто эта девушка и где ее искать.
* * *
Немного поразмыслив, Лариса Томчак пришла к выводу, что все не так просто, как ей показалось с самого начала. Она была весьма хладнокровной женщиной и никогда не пыталась сама себя обманывать, поэтому быстро сообразила, что воспользоваться состоянием опьяневшей и крепко спящей девушки мог кто угодно в той новогодней компании, в том числе и один из троих друзей. Думать о том, что это мог сделать и сам Томчак, было неприятно, но исключать такую возможность Лариса не могла. Конечно, самым идеальным вариантом было бы точно установить, что это сделал Стрельников, вот тогда можно было бы наконец свернуть ему шею и расквитаться за все, что ей пришлось вытерпеть из-за его дружбы со Славой. Но как бы там ни было, спрашивать о девушке в белом свитере у мужа нельзя. Если несчастную девочку изнасиловал кто-то из троих друзей, толку от таких расспросов не будет, нечего и пытаться. Слава назовет ее имя только в том случае, если они ко всей этой истории отношения не имеют и вообще не знают о ней. Надо бы все-таки постараться и вспомнить ее фамилию.
Лариса была уверена, что сможет вспомнить имя, если ей его назовут. Сколько лет было девушке? Она сказала – девятнадцать. Значит, второй-третий курс, скорее даже второй. А что, если попробовать узнать в институте? Она подумала, что в институте, как правило, дружат группами, значит, девушка скорее всего училась в одной группе со Славой, Геной и Володей. Уже легче. Только вот дадут ли в институте такую справку? Списки студентов хранятся в архиве, и мало кто захочет за просто так копаться в старых пыльных бумагах.
Купив огромную коробку конфет и бутылку дорогого коньяка, она отправилась в деканат института, который в 1972 году закончили Томчак, Леонтьев и Стрельников. Получить нужную информацию оказалось вовсе не так сложно, как она предполагала, конфеты и коньяк оказались действеннее самых слезных и красноречивых просьб, и уже часа через два Лариса получила список студентов того курса, на котором в 1969 году учился ее муж. Она хорошо подготовилась к походу в деканат и заранее подумала о том, что девушка могла и не заканчивать институт вместе со всеми, если решила рожать ребенка и брала академический отпуск. Поэтому спрашивать следовало не списки выпускников, среди которых ее могло и не оказаться, а более ранние списки, например, второго или даже первого курсов. Кроме того, Лариса по собственному институтскому опыту знала, что если на последнем курсе начиналась специализация, то группы переформировывались, и студенты, первые три или четыре курса отучившиеся в одной группе, на последнем году обучения оказывались в разных группах.
Получив требуемые списки и отыскав глазами знакомые фамилии, Лариса убедилась, что все трое друзей – Томчак, Леонтьев и Стрельников – учились в группе номер четыре, и стала внимательно вчитываться в женские имена. Имя девушки в белом свитере вспомнилось легко, как только Лариса наткнулась на фамилию Цуканова. Да, конечно, именно Цуканова. Надежда Романовна Цуканова. Еще тогда, двадцать семь лет назад, она отметила про себя, что зовут пациентку так же, как директора медучилища, которое заканчивала сама Лариса, та тоже была Надеждой Романовной.
Значит, Цуканова Надежда. Что ж, уже легче. Фамилия не очень распространенная, год рождения есть, имя-отчество тоже. Можно попытаться. Конечно, очень не хочется, чтобы виновником той некрасивой истории оказался Томчак. Может быть, лучше вообще не знать об этом? Они прожили в браке двадцать четыре года, прожили хорошо, почти без ссор, правда, детей не было, но все равно брак их был крепким, устойчивым и по-человечески теплым… Стоит ли рисковать всем этим ради призрачной надежды «удавить» ненавистного Володю Стрельникова?
Стоит, решила Лариса. Всегда лучше знать правду.
* * *
Письма, обнаруженные на даче у Томчаков, привели следователя Ольшанского в полное изумление. Это была не любовная переписка, а скорее, так сказать, ознакомительная.
«Добрый день, Людмила!
Ваш адрес мне дали в агентстве «Купидон». Несколько слов о себе: мне 42 года, я был когда-то женат, но неудачно, детей у меня нет. Всю жизнь я искал женщину, которая соответствовала бы моему идеалу: ласковую, спокойную в жизни, но необузданную в любви. К сожалению, мне пока не везло, но я надеюсь, что встреча с вами станет праздником, которого я так долго ждал. В агентстве мне сказали, что вы хотели бы познакомиться с мужчиной не моложе 35 лет, который готов к сексуальным экспериментам. Хочу верить, что этим вашим требованиям я полностью отвечаю. Посылаю вам свою фотографию. Теперь решение за вами.
Николай Лопатин».
Два других письма были точно такими же по содержанию, отличаясь только некоторыми деталями и подписью.
– Ничего себе, – присвистнула Настя, когда Ольшанский показал ей письма, вернее, их ксерокопии, потому что сами письма находились на экспертизе. – Выходит, мадемуазель Широкова пользовалась услугами брачного агентства. Интересно, зачем? Судя по рассказам ее знакомых, она не страдала от отсутствия внимания со стороны мужчин. Скромницей она тоже не была, и на такое внимание всегда с готовностью откликалась. Может, ей замуж очень хотелось, а никто не брал, все только постелью ограничивались?
– Может быть, – кивнул Ольшанский, – если бы не одно «но». Посмотри на дату письма, которое прислал некто Дербышев.
Настя взяла письмо, и брови у нее полезли вверх. Письмо было датировано сентябрем. К этому времени Мила Широкова уже жила со Стрельниковым и даже была обвенчана с ним.
– Ничего не понимаю. Неужели она была настолько не уверена в своих отношениях со Стрельниковым, что готовила запасные варианты?
– Вот и я о том же. Ты вдумайся: Стрельников ради Широковой за каких-нибудь два-три месяца делает то, чего не сделал за два года ради Любы Сергиенко: подал на развод с женой Аллой Сергеевной и затеял венчание, пусть и чисто символическое и бессмысленное с точки зрения гражданского права, но все-таки чрезвычайно значимое с точки зрения души. Это ли не свидетельство серьезности его намерений? Дальше уж, по-моему, просто некуда. А Широковой все неймется. Как ты это объяснишь?