— Нет, не выражение.
Файх отвернулся и какое-то время разглядывал башни Университета. Как будто внезапно, именно сейчас горячо заинтересовался архитектурой и ничего не мог поделать с этой новой страстью.
— Я сам пока толком не знаю, почему так сказал, — неожиданно признался он. — Просто была одна история, которая меня по идее совершенно не касается. Но очень тронула. Когда я поселился в своей нынешней квартире на улице Лабдарю, туда пришла хозяйка — узнать, не нужно ли принести какие-то дополнительные вещи или, напротив, забрать лишнее. Узнав, что я из Германии, обрадовалась, заговорила по-немецки. Ну, то есть как заговорила, вспомнила несколько фраз, а остальное любезно перевел мой коллега. Она рассказала, что в детстве немножко училась немецкому у соседки, а потом перестала, родители запретили, боялись, что всю семью арестуют, если дочка станет по-немецки болтать; тогда все всего боялись, такие уж были времена. Соседка была немка, звали ее Грета Францевна — именно так, с отчеством, по русской традиции, прижившейся здесь, как я понимаю, давным-давно, еще при царе. Одинокая женщина, ни семьи, ни даже дальней родни, тихая, вежливая, немногословная, жила очень бедно, то ли на скудную пенсию, то ли даже без нее, иногда нанималась убирать квартиры за гроши, за еду, за дрова, не торгуясь, сколько ни дай, все хорошо, ходила зимой и летом в одном и том же пальто, говорила, отцовское наследство, память, все, что от него осталось. Прожила Грета Францевна долго, чуть не до ста лет, умерла только в позапрошлом ноябре, оставила завещание с просьбой похоронить ее в Германии, куда при жизни так и не удалось съездить, и чтобы на похоронах все говорили только по-немецки. Но оплатить исполнение последней воли покойной было некому, так что закопали бедняжку где-то за городом, куда свозят всех одиноких бродяг и просто бедняков. А ее наивное завещание соседи до сих пор, смеясь, пересказывают знакомым как курьезный анекдот — ишь чего захотела! Все это мне пришлось выслушать, пока я тестировал кофейную машину, а хозяйка собирала лишнюю посуду. И когда я заметил в лавке старушку в пальто, почему-то сразу подумал: «Вот и Грета Францевна ко мне пришла, хоть и не дожила до этого лета. Надо же, как человеку хотелось хоть раз поговорить по-немецки!» Довольно глупая идея, согласен. Но так уж мне в тот момент померещилось. Я даже начал всерьез думать, что придется приютить старушку, в ее-то квартире давно другие люди живут, а у меня целых две комнаты. Но, как видишь, не понадобилось, она сама куда-то ушла, я и отвернуться не успел.
— Интересно, а сегодня она объявится?
Не собирался спрашивать, само вырвалось.
— Ну хоть что-то тебе интересно, — обрадовался Файх. — Значит, придешь?
Пожал плечами:
— Может быть, и приду. Интересно, заявится ли старуха. И что о себе расскажет. И как представится. Если Гретой Францевной, будет как минимум забавно. Даже если вы с ней заранее сговорились всех разыграть. Собственно, это было бы даже более странно, чем… Как это называется, когда мертвый человек становится живым?
— Воскрешение, — любезно подсказал Файх. И еще раз повторил четко, по слогам: — «Вос-кре-ше-ни-е». Это очень важное слово, Анджей. Постарайся его не забыть. А теперь мне пора на работу. В восточной части Европы все еще жив миф о немецкой пунктуальности, и я не хочу разрушать иллюзии этих добрых людей.
Положил на стол деньги, поднялся, но внезапно передумал, снова сел рядом, наклонился к самому уху, прошептал:
— Там, откуда мы с тобой родом, звезды синие-синие, а небо так часто меняет цвет, что не уследишь. Приходи сегодня, пожалуйста. Я тебя убью.
И ушел прежде, чем Анджей успел не то что ответить, а осмыслить услышанное и почувствовать, что позвоночник его тает, как мороженое на солнце, в которое превратилась раскалившаяся от чужих, непонятных, сколько ни переводи, слов голова.
Шел домой, повторяя про себя, то по-немецки, то по-польски: «Звезды синие-синие, а небо часто меняет цвет». Раз двести, наверное, повторил. Почему-то не надоело.
Во дворе на Лабдарю был уже без десяти семь. Не любил приходить раньше назначенного времени даже больше, чем опаздывать, просто не рассчитал. Однако на балконе уже толпилась знакомая компания: длинный, мальчишка и обе женщины. Фабиан Файх, благополучно сменивший темный костюм на стыдливо пламенеющие шорты, помахал сверху рукой — дескать, заходи.
Нажал одновременно кнопки с цифрами 3 и 8, поднялся на второй этаж. Немец уже распахнул дверь и стоял на пороге, не просто улыбаясь, сияя. Сказал:
— Я очень боялся, что был недостаточно убедителен.
Ответил сдержанно:
— В самый раз.
И, не удержавшись, спросил:
— Ты всех учеников такими сладкими обещаниями на уроки заманиваешь?
— Нет, не всех, — невозмутимо ответствовал Файх. — Только тебя.
Войдя в гостиную, Анджей вздрогнул. Потому что давешняя старуха в пальто тоже была тут. На балкон не пошла, сидела в кресле, в самом дальнем углу. На губах ее блуждала блаженная и растерянная улыбка праведницы, совсем недавно попавшей в рай и еще не успевшей привыкнуть к новым обстоятельствам.
— Попросила разрешения посидеть тут, говорит, на улице слишком холодно, — заметил Файх. — Старые люди часто мерзнут, даже летом.
И умолк, как будто действительно все объяснил.
Но Анджей пока не был готов его расспрашивать. Хватит разговоров. И так весь день провел как во сне, с трудом понимая, где находится и что, черт побери, происходит. Работать не мог, одна надежда теперь, что ночь окажется достаточно долгой и все можно будет наверстать.
— Зато, спорим на что угодно, сегодня тебе не очень скучно, — подмигнул ему немец.
Спорить не имело смысла. Что-что, а скучно не было. Факт.
Сказал:
— Но учти, я не сделал домашнее задание.
— Ты выполнил его еще в прошлый раз, можно сказать авансом. И теперь я твой вечный должник. Черт знает что такое эти твои записки, контрабандой притащенные из сновидения; обычно люди не запоминают приснившийся текст, а у тебя получилось. Считай, полдела за меня сделал, поставил мне голову на место, обозначил структуру, наметил смысловые узлы, задал интонацию и даже отчасти прояснил контекст. Что же касается предстоящего урока, сегодня к нему готовилась только Марина. Одно занятие, один человек, мы так договорились, не помнишь?
— Не помню. Выходит, не так уж хорошо я понимаю по-немецки.
— Гораздо лучше, чем тебе хотелось бы, — усмехнулся Фабиан Файх. — Просто отвлекся, бывает. А теперь пошли на балкон, пока мой коридор не успел тебе надоесть. А то, чего доброго, не придешь больше. И разобьешь мне сердце.
— Очень рад видеть вас у себя в гостях, — немного чересчур громко, видимо, чтобы его слышала оставшаяся в комнате старуха, сказал Файх, воцарившись в центре балкона. — Отдельно приятно, что все пришли чуть раньше назначенного времени, — обычно это показатель высокой заинтересованности в занятиях. Я прошу прощения, что не приготовил для вас ни закусок, ни напитков. На самом деле я не настолько жадный. Просто не хотел, чтобы возня с посудой отвлекала нас от разговора. Все-таки урок есть урок, и, чтобы извлечь из него максимум пользы, следует предельно сосредоточиться. Марина, ты готова рассказывать?