На пороге стояла старуха. Она почти не изменилась, другой была только ее одежда: мокрый, грязно-белый саван подчеркивал костлявую худобу ее тела. Глубоко запавшие глаза старухи казались мертвыми и безразличными.
— Холодно мне одной в земле лежать, — глухим голосом пожаловалась старуха. — Пустил бы погреться, хозяин?
На Петровича пахнуло ледяным, могильным холодом. Это был страх. Страх морозил кожу и обжигал лицо. Страх рвал кожу, пытаясь проникнуть туда, во внутрь, где было тепло.
— Вернулась, значит? — спросил Петрович.
Старуха кивнула.
— Вернулась, — за ее бескровными губами блеснул ряд белых, молодых зубов. — И никуда ты от меня не денешься, Горелый!
Петрович попытался закрыть дверь, но страшная гостья ее удержала.
— Ребенка мне отдай, тогда уйду, — старуха рассмеялась. — А ты поживи еще, помучайся.
Петрович рванул дверь.
— Пошла вон, ведьма!
— Не отдаш-шь?!..
На лице старухи выступили зеленые пятна.
— Ты, тварь болотная!.. — Петрович шагнул вперед. Ухватившись обеими руками за мокрый саван, он рванул его на себя.
Голова старухи качнулась и приблизилась. Петрович выдержал тусклый, угрожающий взгляд пустых глаз.
— Слышишь ты, тварь?! Пошла вон отсюда!
Что было силы старик оттолкнул от себя ведьму. Та попятилась, а потом, коротко взвизгнув, бросилась вперед. Петрович поймал длинные худые руки, тянущиеся к его горлу. Ведьма застонала и присела. Седая, всклоченная голова ткнулась в грудь старика. Петрович отшвырнул от себя ведьму. Та быстро выпрямилась. Взглянув на Петровича, она расхохоталась.
— Что, думаешь, справился со мной? Рано радуешься! До гробовой доски к тебе приходить буду. Нет и не будет тебе от меня покоя!
— А я тебя, тварь, до гробовой доски давить буду, — спокойно ответил старик. — И даже за смертным порогом тебе меня не скрутить.
Ведьма попятилась. Ее лицо исказила злобная усмешка.
— Запомни мои слова, запомни!
Старик усмехнулся.
— Да кто ты и что ты, что бы я тебя помнил?
Он захлопнул дверь.
…Петровича разбудила Танюшка. Он резко оторвал голову от подушки и посмотрел на нее. Та испуганно моргала глазами.
— Ты что? — спросил старик.
— Кричали вы сильно во сне, дедушка, — Танюшка виновато улыбнулась.
Петрович взглянул в окно. Уже светало…
Старик улыбнулся девчонке.
— Небось, думала, что помру во сне?
— Что вы! Да вы еще сто лет проживете.
— Дай-то Бог… — Петрович потер лицо, прогоняя остатки сна. — Даренка как спала на новом месте?
— Ой, а она, кажется, заболела, — Танюшка снова виновато улыбнулась — Горячая вся, как чайник…
Петрович кивнул на дверь.
— Ну-ка выйди, мне одеться надо.
Через три минуты Танюшка как угорелая металась по дому.
— Какая ты к черту мать?! — кричал Петрович. — Дите в жару, а ей хоть хны! Да под кроватью твой сапог лежит, не видишь, что ли?! Телефон тут на углу улицы. Ори в трубку так, что бы тебя без телефона на правом берегу города слышно было! Да быстрее собирайся, быстрее!
Танюшка пулей вылетела за дверь.
«Скорая» пришла очень быстро. Хмурый, заспанный врач согнал с кровати, где лежала Даренка молодую, черную кошку с едва заметным белым пятном на груди.
— Срочная госпитализация! — сказал врач, прослушав грудь девочки. — Впрочем, не волнуйтесь. Состояние девочки не критическое.
Танюшка уткнулась в ладони раскрасневшимся лицом и заплакала. Молодая кошка с белым пятном на груди села рядом с ней и принялась внимательно рассматривать врача.
— Тебе в куклы играть, а не детей рожать! — одернул Танюшку Петрович и обратился уже к врачу. — Вместе с матерью ребенка брать будете?
— Разумеется.
— А что ей с собой захватить?
Врач перечислил. Петрович кивнул и пошел собирать вещи. Требовалось не так уж и мало: начиная от чистой простыни и кончая стаканом.
«Скорая» отошла от дома с включенной сиреной.
Петрович перекрестился.
«Проведать бы надо девчонку, — подумал он. — Да и Витьку заодно. Как он там?»
Старик вдруг вспомнил о некормленых кошках с котятами, все еще обитающими в диспетчерской и развел руками.
«Господи, да что мне, на три части разорваться, что ли?»
Петрович вздохнул еще раз и направился готовить кашу для кошек. Затем он выкатил из сарая тележку. Его решение перевезти оставшихся кошек домой было практически вынужденным: нога сильно болела и ходить в диспетчерскую каждый старику было бы тяжело.
В суете и хлопотах прошел день. Петровичу так и не удалось выбрать время, что бы съездить в больницу. Уже вечером старик вытащил и пересчитал заработанные с помощью Витьки деньги. Он немого подумал и разделил их на две части.
«Витька все равно себе ни гроша не возьмет, — решил он. — Так что поделю-ка я их между Ленкой и Светкой поровну. Без обиды, значит. Женщинам ведь всегда денег не хватает…»
Старик подумал еще и отложил немного денег в сторону.
«А все ж таки и Танюшке с Дареной нужно дать… — подумал Петрович. — Трудно им, а тут глянь столько… На всех хватит».
Он нашел лист бумаги и уже было собрался завернуть него деньги, как вдруг наткнулся на Витькины стихи.
Лошадиное счастье — купаться в траве…
Воду пить после скачки — досыта,
А еще чтобы гвоздь — этот крошечный враг —
Не пробил острой болью копыто.
Лошадиное счастье — смотреть на костер,
Слушать смех,
Видеть мир первобытным…
А еще чтобы звезды светились в воде
Всем-всем-всем,
В том числе и копытным…
Лошадиное счастье — огромно до слез.
Целый мир! Целый свет! И как море…
Лошадиное счастье — хомут бы не тер…
…Жаль, не лошадь я в доброй неволе!
Наше счастье — хотеть,
Наше счастье — не ждать!
Человек — арлекин на веревках.
…Только добрые лошади могут прощать,
Всех шальных,
Всех дурных,
Всех неловких…
Лошадиное счастье — купаться в траве,
Воду пить после скачки — досыта,
А еще чтобы гвоздь — этот крошечный враг —
Не пробил в быстрой скачке копыто…
«Вот тебе и весь Витька! — подумал Петрович. — И чего он хочет, один только Бог знает…»