— Но я хотела прийти. Мне необходимо было прийти на работу.
— Ну и ладно, если так вам лучше.
Какое там лучше! Как мне может быть лучше в первую годовщину смерти моего ребенка?
— Знаете, если вы почувствуете, что вам трудно здесь оставаться, — продолжала Рут, — просто идите домой. Все поймут.
— Вот в этом вы ошибаетесь, Рут. Никто никогда не сможет этого понять. Да я этого ни от кого и не жду. А теперь простите, мне нужно идти работать.
Я заперлась в кабинете и просидела так до конца рабочего дня. Рут была права. Не следовало мне приходить сюда. Я уже давно с ужасом ждала наступления этого дня. Все говорят, что первая годовщина тяжелой утраты особенно мучительна, и не только из-за осознания того, что прошел уже целый год с тех пор, как рухнул твой мир, но и потому, что время — никакой не лекарь. Итак, я заперлась в кабинете и пялилась на экран компьютера, пытаясь сосредоточиться на первом издании «Алой буквы». Мне удалось разыскать торговца в Кейптауне (ближе ничего не нашлось), предлагавшего один экземпляр. Но он запрашивал заоблачную цену — тридцать тысяч долларов. Теперь я пыталась выяснить рыночные цены, чтобы решить, стоит ли тратить столько денег на эту книгу (решила, что не стоит), в глубине души прекрасно понимая, что эти детективные расследования — лишь хитроумная уловка, позволяющая на несколько минут отвлечься от того кошмара, который и теперь, двенадцать месяцев спустя, наполняет собой каждый день и каждый час.
Наконец рабочий день подошел к концу, и в шесть часов я надела пуховик, шапку, шарф, перчатки — все, что необходимо для защиты от мороза в зимнем Калгари, — и, покинув свое убежище, вышла в темноту.
Вечер был морозный — ртутный столбик опустился ниже десяти градусов, с неба сыпал снег. В кинотеатре неподалеку шли два фильма, которые я хотела посмотреть. От библиотеки туда было минут двадцать ходьбы по Восьмой авеню. Я собиралась сначала заглянуть в соседний с кинотеатром бар под названием Escoba, [108] заказать порцию пасты, выпить пару бокалов какого-нибудь красного, согревающего, вина, а потом нырнуть в кинотеатр и убивать вечер, уставившись на экран в темном зале. Но, выйдя из библиотеки, я повела себя довольно странно. Я просто уселась на мостовую прямо у входа — и так сидела, не обращая внимания на холод, снег, прохожих, которые поглядывали на меня, словно я сошла с ума… и они были, очевидно, правы.
Подошел полицейский — средних лет, в теплой меховой шапке с ушами и приколотым к ней значком полиции Калгари:
— С вами все в порядке, мэм?
Я не стала с ним разговаривать, а отвернулась и уставилась на водосточный желоб.
Он присел рядом с мной на корточки:
— Мэм, я задал вам вопрос. С вами все в порядке?
— Со мной уже никогда не будет все в порядке, — услышала я собственный голос.
— Мэм, вы попали в аварию? Вы ранены?
— Так уже было в прошлом году.
— Что было, мэм?
— В тот вечер, когда погибла моя доченька, я сидела вот так же на мостовой.
— Что-то я не пойму…
— Я пришла на то место, где все случилось, и сидела на мостовой… и не могла встать, пока не приехала полиция и меня не…
— Мэм, могу я узнать ваше имя?
Я отвернулась. И почувствовала на плече его руку в перчатке.
— Мэм, у вас есть при себе удостоверение личности?
Я по-прежнему отказывалась посмотреть на него.
— Ладно, мэм. Я звоню в участок, чтобы вас устроили на ночь куда-нибудь в безопасное место.
Но когда он уже достал свою рацию, у меня над головой раздался мужской голос.
— Я ее знаю, — обратился мужчина к полицейскому.
Подняв голову, я увидела Верна Берна. Он тоже опустился перед мной на корточки:
— Что-то случилось, Джейн?
— Год назад…
— Я знаю, знаю, — тихо сказал он.
— Откуда вам известна эта женщина? — спросил коп.
— Мы вместе работаем.
— Она всегда такая?
Верн постучал его по плечу. Они отошли и несколько минут переговаривались тихими голосами. Затем полисмен снова нагнулся ко мне:
— Ваш коллега поручился за вас, он сказал, что вы сейчас встанете и отправитесь домой. Он подтвердил, что то, что вы рассказали про дочь, это правда. Да, это правда тяжело, я искренне сочувствую. Но предупреждаю, если я опять вас найду вот так на улице, то буду вынужден позвонить в психиатрическую больницу Футхилс… хотя, поверьте, никакого удовольствия мне это не доставит.
— Это больше не повторится, — произнес Верн.
— Ладно, — согласился коп, — но вы обещаете, что доставите ее домой?
— Честное слово.
Коп отстал. Верн помог мне подняться и обнял за талию, поддерживая:
— Позвольте мне проводить вас домой.
— Я не хочу домой.
— Нужно идти домой. Вы же слышали, что сказал офицер.
— Я не пойду домой.
Тело мое напряглось. Я уперлась, решив вдруг, что буду стоять на одном месте неподвижно.
— Прошу вас, Джейн, — прошептал Верн. — Если офицер вернется и застанет нас здесь…
— Выпить, — сказала я.
— Что?
— Идемте туда, где можно выпить.
Верн потащил меня в ближайший бар, расположенный через дорогу по диагонали от Центральной публичной библиотеки. Дул обжигающий, резкий ветер, валил густой снег, так что вокруг ничего не было видно. Верн сжимал мою левую руку отчаянно и сильно, как спасатель, вытягивающий тонущего из воды. Наконец мы ввалились в бар.
— Ни фига себе, — выдохнул, оглядываясь, запыхавшийся Верн. — А здесь шикарно.
Бар — назывался он «Джуллиард» — оказался роскошным, как ресторан. Зал был поделен на отсеки. Верн втолкнул меня в один из них. Подлетела официантка, сияя улыбкой:
— Похоже, молодые люди, вас требуется разморозить! Как будем это делать?
— Что вам угодно? — галантно обратился ко мне Верн.
Я только пожала плечами.
— Как насчет ржаного виски? — спросил он.
— Подойдет.
— Два «Кроун роял» без льда и воду.
Когда девушка отошла настолько, что не могла нас услышать, он нагнулся ко мне и спросил:
— Ну что, вам полегчало?
— Спасибо, что вы забрали меня оттуда.
Подоспел наш заказ. Я взяла стакан и залпом выпила виски. Он не обжег горло, как часто бывает с виски других сортов. На вкус он был едва сладковатым и чуть медовым и мгновенно согревал. Я поставила стакан и обернулась к официантке, даже не успевшей еще снять с подноса наши стаканы с водой: