Как только Эмили начала осваивать искусство спать по девять часов, не просыпаясь, Тео и впрямь вернулся в нашу квартиру. Он даже стал выходить на прогулки с Эмили в коляске, иногда купал ее и менял пеленки, играл с ней, лежа на полу и перебирая игрушки. Эмили обычно радовалась его обществу и смеялась. А вот в наших с Тео отношениях появилось некоторое отчуждение. Едва уловимое, оно все же несомненно присутствовало. Мы болтали, как раньше, по-прежнему вместе ужинали, делились друг с другом всем, что происходило в жизни каждого. Однако какой-то холодок в отношениях явственно ощущался, но, сколько я ни спрашивала Тео, что его беспокоит, он либо отшучивался, либо менял тему.
— Все в порядке, не обращай внимания, — бросил он однажды после того, как за ужином погрузился в молчание, затянувшееся настолько, что я заметила: подобные пинтеровские паузы [80] меня слегка беспокоят.
— В театре Пинтера паузы длятся не более пяти тактов, — уточнил Тео.
— Вот потому-то меня слегка напрягло, что мы добрых пять минут просидели в гробовой тишине.
— Меня это абсолютно не напрягает, — отреагировал Тео.
— Что-то не так, Тео?
— Почему что-то непременно должно быть не так?
— Я чувствую, как ты от нас отдаляешься.
— Что за новости! В смысле, я же прихожу домой каждую ночь.
— Но у тебя какой-то отрешенный вид.
— Как и у тебя.
— В каком смысле?
— Ты часто где-то витаешь, и вид у тебя озабоченный.
— Наверное, потому что пытаюсь совместить родительские обязанности с выходом на службу на полный рабочий день.
— Так и я этим занят.
— Не в такой степени, как я.
— Ах, умоляю, вот не надо только начинать игру «Кто больше для нее сделал».
— Замечу только, что в первые восемь недель ты просто смывался и оставлял меня с Эмили один на один.
— Неправда. Я только ночевал в другом месте, потому что мы так договорились — ты тогда сидела дома, а я один работал и…
— Ни о чем мы не договаривались. Ты просто сам решил устраниться, а я была дурой, что промолчала.
— Если тебя что-то не устраивало, следовало сказать об этом тогда же.
Шах и мат. Крыть мне было нечем. Он-то отлично понимал, почему я смирилась тогда с его ночными отлучками: потому что я боялась отвратить его от себя, потому что, еще не придя в себя после родов и не имея возможности как следует выспаться, я постоянно находилась в полуобморочном состоянии, потому что мне было до жути страшно, что Тео нас бросит. Может, именно об этом он и сообщал мне сейчас своей улыбкой: Мы не женаты… мы не принадлежим друг другу… у тебя нет на меня никаких прав… я волен уйти в любое время, стоит только пожелать.
Из надменной улыбка постепенно превратилась в примиряющую.
— Если тебе кажется, что у нас что-то идет не так, — снова заговорил Тео, — не молчи. Поделись со мной. Я не хочу, чтобы между нами было недопонимание.
Однако недопонимание не исчезало, а лишь усугублялось. Выйдя на работу, я по утрам стала отвозить Эмили в ясли в Кембридже, так как Тео по-прежнему не поднимался раньше двенадцати. Сложность была в том, что забирать из яслей девочку следовало ровно в три часа. По понедельникам, средам и пятницам занятия, которые я вела, заканчивались только в четыре, поэтому мы договорились, что Тео в эти дни забирает Эмили из яслей к себе на работу, а в половине шестого я за ней заезжаю.
Так мы продержались только три недели, после чего Тео вечером проинформировал меня:
— Я больше не смогу забирать ребенка из яслей.
— Почему? — осведомилась я, стараясь скрыть удивление.
— Это просто не дело.
— В каком плане это «не дело»?
— Она постоянно требует внимания, которое я рад ей уделять, но только не в рабочее время.
— Что ты имеешь в виду под «требует внимания»?
— «Требует внимание» значит «хочет общаться», значит «ее нужно перепеленывать и кормить», значит «плачет и мешает работать моим коллегам», значит «не способна полежать спокойно полтора часа, пока находится в офисе».
— Тео, мы же договаривались о том…
— Я помню, о чем мы договаривались. Значит, придется договориться заново. Мне удобнее изменить эту договоренность.
— Знаешь, не так это просто.
— Очень просто. Ты же не хочешь брать ее с собой в аудиторию, почему я должен быть ее в архив?
— Потому что я пять раз в неделю по утрам отвожу ее в ясли и два раза в неделю забираю из яслей. Потому что я постоянно нахожусь при ней каждый вечер, а ты приходишь с работы в девять, а то и в десять. Да и по выходным мы тебя почти не видим. Заметь, я не жалуюсь, я с радостью провожу все это время с Эмили — она просто замечательный ребенок. И прошу тебя только об одной уступке — посвятить дочери по полтора часа в те дни, когда у меня лекции. Это честная договоренность, Тео…
— Она никуда не годится. Нужно найти какую-нибудь симпатичную, знающую, ответственную тетку, чтобы любила деток и с радостью забирала бы Эмили…
— Няня стоит минимум сто пятьдесят долларов в неделю.
— Мы можем себе это позволить.
— Ты хочешь сказать, я могу себе это позволить.
— Ну да, ты получаешь больше, чем я, да и в банке у тебя еще должны были остаться кое-какие денежки.
— Не так много там осталось.
— Конечно, после того, как ты почти все растранжирила на покупку квартиры.
Я молча уставилась на Тео, изумленная его последним замечанием.
— Ты сам-то понял, что сейчас сказал? — спросила я.
Тео рассмеялся, а потом повернулся и вышел. Его не было два дня, и мне за это время ничего не оставалось делать, как позвонить в агентство по найму нянь и пригласить помощницу, очень милую женщину по имени Хулия. Мы договорились, что она будет забирать Эмили из яслей и каждый вечер присматривать за ней до семи часов, а кроме того, еще займется готовкой и стиркой. Хулия, тридцатипятилетняя уроженка Колумбии, жила с мужем и тремя детьми в Ямайка Плейн. [81] Она уже десять лет, как получила гражданство США, но правильно говорить по-английски за это время так и не научилась. Хулия изо всех сил старалась мне угодить и всячески ратовала за дополнительные часы работы. «Мне нужны деньги», — откровенно призналась она. А я с радостью предоставляла ей эти лишние часы — плевать на цену! — потому что это развязывало мне руки, позволяя больше времени уделять проверке студенческих работ и своим административным обязанностям. Я даже стала подумывать о следующей книге — серьезном критическом исследовании творчества Синклера Льюиса.