– Простите, а… как ето сказат по-руски, what does she do for a living? – даже с некоторой злостью усмехнулся Николай Петрович.
Люба пожала плечами.
– Простите, а она замужем?
– Вы, наверное, думаете, – сказала Люба, – что я дочь маминого мужа от первого брака? Нет. Мама никогда не была замужем. Она меня удочерила, когда ей было двадцать два. Только-только защитила диплом. Там у них была гардеробщица, молоденькая девочка, приезжая. Вдруг мама заметила, что она с пузом ходит и вся очень несчастная. От кого-то залетела. Мама стала ей носить пирожки и яблоки. Деньги давать. Эта девочка совсем была одна. Жила в общежитии. Мама ее повезла рожать. Эта Леночка родила меня и умерла. Родами умерла, как говорится, – вздохнула Люба. – Вот. И мама меня забрала к себе. Оформила удочерение.
– Да, – тоже вздохнул Николай Петрович.
– Ничего! – улыбнулась Люба. – Это жизнь! Мы с мамой ходим к Леночке на могилу. Три раза в год.
– Вы с мамой на могилу к Леночке… Интересно, – сказал Николай Петрович.
– Nolite judicare ut non judicemini, – сказала Люба.
– Ох, какие мы латинисты! Только “et non judicabimini”, вы уж простите.
– Пожалуйста. Это известное разночтение, – сказала Люба. – У вас «и не судимы будете», а у меня «да не судимы будете». Небольшая, но разница.
– Да я никого не сужу, бог с вами, – сказал он.
Официант принес чайник и одну чашку.
– Еще чашку, пожалуйста, – сказала Люба. – Нас же двое!
– А про вашего отца что-то известно? – спросил Николай Петрович.
– Нет. Леночка не рассказала. Хотя мама очень спрашивала.
– А дедушка и бабушка у вас есть?
– Конечно, – кивнула Люба. – Но они умерли давно, когда мне было три года. Мама была поздним ребенком, понимаете?
– Понимаю. Вы не ответили на первый вопрос. Кем мама работает?
– Кажется, никем, – сказала Люба.
– А откуда же она, простите, деньги берет?
– Ей иногда звонят по телефону. И она говорит: «Вот, еще один мой должник объявился». Куда-то идет и приносит деньги.
– Много?
– Не очень, – сказала Люба. – Но нам хватает.
Вдруг у нее зазвонил мобильник. Она ответила. Долго слушала, кивая. Потом вдруг вскочила:
– Извините, не могу ни секунды! – и побежала к двери.
Он шагнул за ней, но наткнулся на официанта, который принес вторую чашку.
– Не надо, – сказал Николай Петрович. – Я же один.
Главного он так и не спросил.
Ну, ничего. Он взял мобильник и сохранил ее номер.
«Люба дочь Ек. Дм.» – написал он. Потом решил, что лучше короче:
«Люба». Но и это лишнее. Просто:
«Л».
Легче всего сказать, что Катя – просто взбалмошная бабенка, размышлял Николай Петрович. Он в уме назвал ее Катей и сам себе засмеялся. В университете подружилась с несчастной гардеробщицей. Помогала ей. Но почему? Молодая красивая девушка – что, больше нечем заняться, как ухаживать за нищей беременной дурочкой? Зачем она взяла ее ребенка?
Вопрос: кто ее родители? Которые позволили удочерить чужую девочку. И которые, очевидно, давали ей деньги на жизнь.
Взбалмошная бабенка – это не объяснение. За этим должно что-то стоять.
Вопрос номер два. Допустим, она вся такая безумно порывистая. Допустим, родители слепо ее обожали, безотчетно ей подчинялись.
Еще вопрос: почему она рассказала ребенку всю правду? А? – спросил сам себя Николай Петрович.
Понятно, если усыновляют ребенка лет пяти или старше. Он помнит родителей. Или помнит, что их не было. «А где ты, мама, раньше была?» Даже с трехлетним, даже с двухгодовалым ребенком, размышлял Николай Петрович, есть риск, что он что-то запомнил и это «что-то» выплывет.
Но здесь-то? Если настоящая мать умерла в родах – то какие проблемы? Зачем было говорить ребенку, который не знал никакой другой семьи, зачем было говорить, что она – приемная мать, что настоящую мать звали Леночка, а отца и вовсе не было? И ездить на могилу Леночки. Леночка и мама, маразм.
Но «маразм» – это как «взбалмошная бабенка». Ничего не объясняет.
Дальше. Почему она не вышла замуж? По манерам она из богатых. Из давно богатых. Папа с мамой, дедушка с бабушкой. Какой-нибудь дедушка-академик, дача на Николиной Горе. Ну да, она же нигде не работает! Она романы читает и детей воспитывает.
Люба сказала именно так – «детей». Значит, второй ребенок у нее есть.
Зачем ей был нужен второй?
Ах, иметь свою кровиночку. Но почему она не вышла замуж, такая красивая и богатая? А если не замуж, то почему не завела ребенка по-простому, без банка спермы?
Ага.
Вот единственная зацепка: она боится, что муж или даже отец ребенка будет на что-то претендовать. Но на что?
Я-то ни на что не могу претендовать, я бумагу подписал, усмехнулся он.
Зазвонил мобильник. Это была его помощница.
– Да, Вика, да. Что новенького?
– Ничего. Вот только письмо. От “Wilson, Wilson and Wil-liamson”.
– Первый раз слышу. Что им надо?
– Вскрыть и прочесть?
– Давай, – сказал он, уселся поудобнее. – Эй, ты куда пропала? Что пишут?
– Ой, – сказала в трубке Вика. – Зачем вы мне велели вскрыть? Так неудобно…
– Я тебе абсолютно доверяю, – ледяным голосом проговорил Николай Петрович, и это значило: «сболтнешь лишнее – убью». – Ну, что им надо?!
– Ой, – вздохнула Вика. – В общем, фирма “Wilson, Wilson and Williamson” ведет ваше наследственное дело.
– Что?! Совсем сбрендили? – закричал Николай Петрович.
– В Вене на восемьдесят шестом году жизни скончался Михаэль Кошкин, – пискнула Вика.
К удивлению Вики, Николай Петрович, приехав наутро в офис, не спросил про это письмо. Она сама ему напомнила.
– Ах, да, – сказал он. – Давайте сюда. Пишите, диктую:
«Поскольку, согласно общепринятым принципам наследственного права, бремя доказывания родства с наследодателем лежит на претендентах на наследство, причем господин Кошкин Н.П., будучи убежден в отсутствии родственных связей между ним и означенным Михаэлем Кошкиным, не будет предпринимать подразумеваемых действий, упомянутый вопрос прошу считать закрытым. Помощница господина Кошкина Н.П., магистр права Виктория Беляк».