Он понял, о чем мы.
– Я, между прочим, об нас об всех, – сказал он. – И о себе тоже.
Мы замолчали и задумались.
Исай Константинович Кузнецов, в семинаре которого я учился писать пьесы и сценарии, сказал однажды:
– Понятно, что мужчины любят женщин. Женщины – это так прекрасно! Тонкие, нежные, стройные, исполненные ласки и неги. Больше того, ребята. Я понимаю лесбиянок. Вполне естественно, что женщина – тонкая, нежная и ласковая – тянется к такой же изящной, гладкой, шелковистой красавице. Ее так приятно обнять, поцеловать, да просто полюбоваться ею! Но вот, ребята, чего я никогда не пойму: почему женщины любят мужчин? Этих грубых, корявых, щетинистых уродов. С желтыми прокуренными зубами, с волосами из ноздрей… Для меня это загадка.
В телетайпном зале стоял стук. Телетайпы стучали друг на друга…
Это шутка семидесятых.
А вот реальная история из семидесятых, рассказал один знакомый.
Дежурят они с приятелем в телетайпном зале ТАСС. На верхнем этаже. С громким стуком тихо идут разные мелкие новости. Король Афганистана прибывает с официальным визитом в Софию. А в Париже забастовка печатников.
Сидят они, значит, болтают о том о сем. Ну, выпивают потихоньку. Была у них с собой бутылка водки. А телетайпы – тррых, тррых – выбрасывают бумажки.
Вот приятель моего друга подхватывает одну такую бумажку и грустно смеется.
– Ты чего? – спрашивает мой друг, Андрей его зовут.
– Нам говорили, что западная пресса – это сплошная дезинформация, бесстыдная ложь и наглая клевета, – говорит приятель моего друга. – А мы не верили, мы думали, что это нам врут, что они врут. А они на самом деле врут. Вот, гляди.
И протягивает ему телетайпограмму: «АССОШИЭЙТЕД ПРЕСС. 01.35. ПОЖАР В ЗДАНИИ ТАСС».
– Н-да, – говорит Андрей. – Офигеть можно.
– Вот и я говорю, – кивает друг. – Глоток свободы. Ручеек правды. Свежий ветерок объективной информации.
– Насчет глотка – это верно, – говорит Андрей. – Наливай, что ли.
Выпили.
А телетайп – тррых:
«АССОШИЭЙТЕД ПРЕСС. 01.55. СИЛЬНЫЙ ПОЖАР В ЗДАНИИ ТАСС».
– Они мне надоели, – сказал приятель, наливая.
– Они меня разочаровали, – сказал Андрей, выпивая.
– Больше не верю в свободу прессы! – сказал приятель, закусывая.
– Больше не буду слушать «Голос Америки»! – сказал Андрей, наливая еще.
– Давай на партсобрании выступим! – сказал приятель, чокаясь.
– Отпор клеветникам! – сказал Андрей. – Ну, поехали!
Выпили. Крякнули. Загрызли черняшечкой.
И вдруг сквозь стук телетайпов слышат какой-то шум и гам на улице.
Раскрыли окно – батюшки светы! Тверской бульвар перекрыт, пожарные машины, милиция, зеваки стоят за оцеплением.
Оказалось, в доме напротив жил корреспондент Ассошиэйтед Пресс. Увидел пожар и позвонил по телефону в Америку.
Все кончилось хорошо. Пожар быстро погасили. В газетах об этом не писали. Зачем людей зря волновать? Зачем выискивать? Зачем нагнетать?
Поэт Давид Самойлов писал стихи с самого раннего детства.
Однажды он в семилетнем возрасте предстал перед очами Горького.
Уж не знаю, как это получилось. Возможно, Горький посетил школу, в которой учился будущий замечательный поэт. Ну, или как-то иначе это было. Не важно.
Важно, что маленький мальчик сказал Горькому:
– Я пишу стихи!
– Тогда прочитай, – сказал, окая, мэтр. Давид Самойлов вытащил из кармана листок бумаги и прочитал:
– Танки! Стихотворение.
– Танки, танки, танки, танки!
– Танки, танки, танки, танки!
– Танки, танки, танки, танки!
– Танки, танки, танки, танки!
– Всё.
– Хорошо, хорошо, – сказал Горький и взял у него листок. – Дай-ка глазами посмотрю…
Горький любил давать путевку в жизнь разным литературным новичкам. Но он был очень жестким редактором.
В его архиве есть рассказ какого-то безвестного начинающего автора. Короткий. Страничек пять или шесть.
Он весь исчеркан и выправлен. Почти все слова вымараны и сверху написаны новые. Многие слова поменяны местами. Целые фразы переписаны заново. Какой-то абзац перекочевал из середины рассказа в конец, но первая фраза из него ушла в начало. И так много раз. Если посмотреть на рукопись, то решительного карандаша Горького там гораздо больше, чем тусклой авторской машинописи.
То есть, по существу, перед нами новый рассказ М. Горького.
Но в конце он крупными буквами написал:
НЕ ПОДОЙДЕТ!
28 января 1936 года в «Правде» была опубликована знаменитая редакционная статья «Сумбур вместо музыки». В которой, если кто забыл, бывший крупный советский композитор Шостакович объявлялся ничтожным формалистом.
Менее чем через два месяца, 20 марта, в «Литературной газете» появляется статья Юрия Олеши «Великое народное искусство». Она стоит длинной цитаты.
«Когда я писал какую-нибудь новую вещь, мне среди прочего было также очень важно, что скажет о моей новой вещи Шостакович, и когда появлялись новые вещи Шостаковича, я всегда восторженно хвалил их.
И вдруг я читаю в газете „Правда“, что опера Шостаковича есть „сумбур вместо музыки“. Это сказала „Правда“. Как же мне быть с моим отношением к Шостаковичу?
Легче всего было бы сказать себе: я не ошибаюсь – и отвергнуть для самого себя, внутри, мнение „Правды“.
К чему бы это привело? К очень тяжелым психологическим последствиям.
Если я не соглашусь со статьями „Правды“ об искусстве, то я не имею права получать патриотическое удовольствие от восприятия этого аромата новизны, победоносности, удачи, который мне так нравится и который говорит о том, что уже есть большой стиль советской жизни, стиль великой державы. И поэтому я соглашаюсь и говорю, что на этом отрезке, на отрезке искусства, партия, как и во всем, права. И с этих позиций я начинаю думать о музыке Шостаковича.
Я вспоминаю: в некоторых местах она всегда казалась мне какой-то пренебрежительной. К кому пренебрежительной? Ко мне. Это пренебрежительность к „черни“. Я выпрашиваю у Шостаковича мелодию, он ломает ее в угоду неизвестно чему, и это меня принижает».
Итак. Олеша любит Шостаковича и восхищается им, но партия не любит Шостаковича, и Олеша не любит Шостаковича и возмущается его творчеством.