Хлюмин сбил его с ног, пнул в живот, заорал: «Людоед!» — громко, чтоб в коридоре слышно было. Пару раз плюнул в него.
Позвал конвоиров. Мешкова-Громова уволокли.
Хлюмин снял запачканную куртку и перчатки, кинул в угол.
Сел за стол. Снова вытащил очки, перечитал тисненую надпись на футляре. Наверное, внук этого Франца Зоммерберга сейчас живет во Фрайбурге и мастерит очки. Смешно. А этот гаденыш — выходит, настоящий упырь? Страшное дело. Или ненормальный? Может, отправить его на психическую экспертизу? А зачем? Все равно ему расстрел.
Как интересно: он, Иван Клюммер, ненавидит интеллигентов за революцию, которая отняла у него дом и родителей. А за что так кроваво ненавидит Сталина бездарный поэт Мешков, псевдоним Громов?.. Ведь соввласть ему дала буквально все! Почему?
Нет, нет. Ничего интересного. Главное — не размышлять. Это опасно. Можно незаметно стать интеллигентом.
Андрей вернулся домой часа через два: проводил Жанну, и еще они минут двадцать посидели на лавочке у нее во дворе. У Жанны в сумке оказалась банка пива, они ее выпили вдвоем, по очереди, и после каждого глотка целовались. Пока сидели, он убеждал Жанну, что все прошло отлично и она очень понравилась его маме с папой. Потом он довел ее до подъезда, даже до лифта. Подождал во дворе, когда она подойдет к окну и помашет ему рукой. Потом побежал к метро. Перед тем как зайти за угол, обернулся — она стояла у окна. Они еще раз помахали друг другу.
Дома было тихо, но неприятно, он сразу почувствовал.
Он разделся и пошел к себе, мимо двери большой комнаты. Со стола все было убрано. Папа сидел в кресле у книжных стеллажей и читал.
— Привет, — сказал Андрей.
— Угу, — сказал папа.
— Ты что, не хочешь со мной разговаривать? — сказал Андрей.
— А ты хочешь поговорить? — вдруг оживился папа. — Заходи, побеседуем. Наталья Васильевна! — позвал он маму. — Присоединяйся.
Если папа звал маму по имени-отчеству — значит, он сильно недоволен.
Мама вошла, села на диван. Андрей стоял под люстрой.
— У нас к тебе один вопрос, — сказал папа. — Она беременна?
— Кто? — сначала не понял Андрей. Потом спросил: — А какая разница?
— Никакой разницы. Ты все равно на ней не женишься. Но лучше без осложнений и чувства вины.
Андрей повернулся и пошел к двери.
— Стой! — крикнула мама. — Ты в уме? Где ты нашел эту пэтэушницу? Зачем ты ее пригласил? К воскресному обеду в родительский дом?
— А мы что, аристократы? Олигархи? — сказал Андрей.
— Мы гораздо хуже! — захохотал папа. — Олигарх назначает сыну-дураку пожизненную пенсию, и все дела. Женись хоть на продавщице, хоть на сомалийской пиратке. А вот я — простой профессор, а мама — рядовой доцент. Мои родители были инженерами, а дедушка — рабочим. Ты это знаешь. Мы росли. Тянулись вверх. Шаг за шагом. И я не допущу, чтобы мой сын рухнул вниз.
— Или? — дерзко спросил Андрей.
— Или это будет не мой сын, — папа сказал это очень спокойно.
— Жестко, — сказал Андрей, бодрясь.
— Ты предатель, — сказал папа. — Наташа, дай сигарету. Дай, дай, ничего, один раз можно! — Он закурил, закашлялся, и вдруг у него потекли слезы. — Мы с мамой жизнь положили, чтоб тебя вырастить и выучить. У мамы нет ни одного колечка. У нас старая машина. Все силы, все деньги — для тебя. Репетиторы, языки, лучший факультет лучшего института, стажировки, летние школы, — он вытер глаза.
— Я, конечно, очень за все благодарен, но при чем тут? — сказал Андрей.
— Только не говори, что ты ее любишь, — сказала мама.
— А я ее на самом деле люблю.
— Мужчина всегда равняется на женщину, — сказал папа. — Если бы не твоя мама, я бы не стал профессором. А ты будешь ходить в трениках, пить пиво из горлышка и жарить шашлык на даче. С тестем, тещей и шуровьями… Предатель. На самом деле ты не ее любишь. Это ты нас с мамой ненавидишь. За то, что мы для тебя сделали.
— Какая глубокая психология! — усмехнулся Андрей.
— Вон отсюда, — сказал папа.
— В каком смысле? — спросил Андрей.
— Тебе решать.
Прошло лет восемь. Как-то утром Наталья Васильевна вошла в кабинет мужа:
— В Египте разбился автобус с российскими туристами.
— Они там часто бьются. Печально, конечно, — ответил он.
— Там в списке Андрей Воронин, тридцать лет, — сказала она.
— Успокойся, — сказал он. — Это не наш. Наш сейчас под городом Егорьевском отдыхает. У тещи с тестем, на грядках. У него даже на Хургаду со скидкой денег нет.
— Откуда ты знаешь?
— Я ему звонил полчаса назад.
— Ты ему звонишь? — она даже прижала руки к груди.
— В самых, то есть в самых-самых крайних случаях. Вроде вот такого.
— А у него дети есть?
— Понятия не имею, — сказал он.
— Ты предатель, — сказала она.
Андрей проснулся часа в четыре: живот заболел, захотелось в одно место. Уже светало — август. Из окна пахло землей и зеленью. Жанна спала рядом. Через узкий проход спал Данилка на самодельной кроватке с загородкой из полированных жердочек — Андрей сам смастерил, Жанна его за это долго выхваляла перед отцом. Отец зятя вроде любил, но не шибко уважал. Он Жанне так и сказал: «Любишь его? Значит, и я люблю. Чего не любить? Полюбить недолго. А уважать… — заслужить надо».
Заслужить не выходило. Работал Андрей много, но без особого толку: не больше тридцати тысяч.
Он тихонько перелез через Жанну — она спала с краю, чтоб ближе к ребенку, хотя Данилке было уже почти восемь.
Вышел во двор, пошел к зеленой будке в углу участка. Смешно, что этот кособокий домик называется туалет.
Андрей ходил в туалет с банкой воды. Литровую жестянку сплющил спереди, чтоб был носик, а крышку загнул назад, как ручку. За это его вполне дружелюбно дразнили татарином. «Татарин, татарин», — кивал он. «А почему всё на месте, если татарин»? — спросил тесть в бане. «Ножик сломался!» — басом сказал Андрей. Тесть и свояки одобрительно заржали.
Банка висела на гвозде сзади туалета. Андрей зачерпнул банкой в бочке, где отстаивалась дождевая вода для огурцов. Подумал, что никто в семье не берет с него примера, в смысле татарского омовения, так сказать…
Потом вымыл руки, пошел к себе. Опять перелез через Жанну. Она повернулась на другой бок и вдруг сказала: «Блин. Не надо было свеклу кушать. Пойду сбегаю».