Андрей лежал на спине, слушал, как Жанна громко шуршит газетой — участок был маленький, всё рядом. Лежал и думал, как это всё получилось.
Три вещи. Гордость, секс и чистое благородство. Они познакомились в магазине, она была продавец-консультант, а он пришел покупать костюм — как раз на выпускной в институте. Жутко красивая — привольной и опасной красотой, как в американском кино про гангстеров. Сначала она на него смотреть не хотела, хихикала в лицо, а потом вдруг резко влюбилась, пошла к нему домой, когда родители уехали, и через неделю сказала, что ее тошнит и две полоски. Секс был потрясающий. Андрей с ней был как кусок масла на сковородке, весь таял и выгорал. И отгонял от себя всякие плохие мысли. Чистое благородство, да. И гордость, перед отцом: вот я какой! Ради своей любви. А она правда — своя? Черт знает. Данилка был хороший, но немножко чужой. Андрей с ним играл в развивающие игры, читал вслух, а он посидит пять минут и с колен сползает. Андрей его пытался удержать, а он убегал к дядьям и к двоюродным. Костер жечь, шалаш строить, рыбу ловить. Гены, наверное. Хотя при чем тут гены. Главное — среда. Окружение. Но и гены тоже — Данилка был совсем ни на кого не похож. Теща говорила, что у нее дедушка был такой, с густыми бровями вразлет. Неважно, неважно…
Жанна пришла. Спросила: «Не спишь?» Обняла его. Провела рукой внизу, приласкала. «Иди сюда», — обняла за шею. Андрей поцеловал ее пальцы. Пахло какашками. Чуть не стошнило. «Иди, иди скорей», — прошептала Жанна. «Данилка проснется», — сказал Андрей. «Из пушки не разбудишь», — взяла его руку, потянула к себе туда. У Андрея в ушах стояло шуршание бумаги в туалете. Он потянул носом, ему казалось, что все кругом воняет. Он лег на спину, чтоб не блевануть, сказал: «Погоди». Она вдруг заплакала. «Ты что?» — «Ты что, не мужчина больше?» — «Я не автомат» — «Завел кого-то, что жену больше не хочешь?» — она это громко сказала, и Данилка захныкал в кровати.
Андрей вытащил из-под подушки часы.
Пять без десяти. Первый автобус в пять пятнадцать.
Он не стал мириться с мамой-папой, а подал в суд на свою долю в квартире. Купил однокомнатную, очень удачно, рядом с метро «Чертановская». Потом через суд настоял на генетической экспертизе. Все было как он предполагал. От алиментов отбился. Устроился в МИСИС, помощником проректора. Прикрепился соискателем к кафедре, где его проректор заведовал. Сделал предложение Эрике Дитергоф, стажерке из Германии. Слетал во Фрайбург, познакомился с ее родителями. На обратном пути, когда ехал из «Шереметьева», его такси врезалось во встречную фуру.
Квартира у метро «Чертановская» досталась родителям.
Они ее стали сдавать. Неплохая прибавка к пенсии.
Нет, они плакали, конечно. Горевали. Даже пытались разыскать Жанну. Но увы.
В тридцать шестом году Сергей Рябинин решил наконец съездить в Москву. Ему недавно исполнилось пятьдесят, он еще был здоров и крепок, но боялся, что скоро начнет хворать, дряхлеть и терять силы. Конечно, полтинник — не возраст. Но и не сорок, и тем более не двадцать семь, когда жизнь казалась бесконечной и необъятной, полной прекрасных возможностей, а все испытания и драмы — что-то вроде упражнений для укрепления силы духа.
Поэтому он так легко решил переменить судьбу и уехал на юг еще в мае месяце шестнадцатого года. Тогда никто не думал, что снег так и будет идти. Все думали: «Ну, еще недельку». А он сказал себе: «Задолбали снегопадом, двину в теплые края!»
И уехал в Ростов. Сказавши Татьяне, что не хочет силком тащить ее за собою, хотя очень ее любит. Но пусть она сама решает. А она все тянула. Хотя причин тянуть — и тем более причин оставаться — вроде бы не было. Родители ее давно умерли, и она жила одна в большой красивой квартире.
Может быть, все из-за того, что они так и не расписались? Два года жили у нее в доме, но и всё. А в самый последний час она спросила: «А кто я тебе?» — и он, вместо того, чтобы сказать: «Жена!» — почему-то ответил: «Ну, а ты сама как думаешь?» Она улыбнулась, поцеловала его и сказала: «Еще увидимся! Езжай!»
Он ждал, что она приедет. Поэтому не женился до сорока трех лет. А когда женился, жена его, бедная, погибла во время холеры, не успев родить ребенка.
Ехать в Москву искать Татьяну — затея, конечно, безумная.
Особенно в одиночку. Это вообще самоубийство. Москва была вовсе не такая пустая, как говорили. За канистру солярки убивали тут же.
Но около Рязани была база, где собирались смелые ребята, они ездили в Москву за цветным металлом и за всякой стариной, которая все еще оставалась в квартирах: огромный город, за полвека не выграбишь.
Потому что в августе шестнадцатого года перестали чистить дороги; в сентябре стали постепенно отключать отопление, а в ноябре случился первый голодный бунт: погиб русский огород, главная подмога народа.
Тепло было на Дону и на Кубани — туда все поехали. Почти все.
Сергей Рябинин купил себе место в караване БТРов. Купил бронекостюм, шлем, навигатор, все приборы, автомат. Заплатил, чтобы его свозили по нужным адресам.
По нужному адресу Татьяны не было, естественно. Сломали дверь. Провожатый сказал, что большую каменную квартиру отопить невозможно. Всего сильнее ценятся старинные домики, деревянно-засыпные, но они горят что ни час.
Сергей прошелся по пустой вымерзшей квартире Татьяны. В углу стояло бюро красного дерева, Сергей его помнил. Провожатый оторвал топориком бронзовые накладки. Сергею стало как будто больно. Он поддел крышку штык-ножом. Замок отскочил. На зеленом сукне мелом было написано: Малый Семенихинский пер., дом 8. Значит, она его ждет?
Это был особнячок с двумя уцелевшими колоннами. Пахло печным дымом. Собаки бросились, одна вцепилась в ногу — хорошо, там был тонкий кевлар.
— Таня! — крикнул Сергей Рябинин. — Таня, это я!
— Фу! — закричала она с крыльца, худая и красивая, как снежная королева.
Собаки отскочили.
— Можно к тебе? — сказал он.
— Нет, — сказала она, переложив карабин из руки в руку. — У меня неубрано.
— Ты ведь адрес оставила! — сказал он. — Ты меня ждала, да?
Провожатый на всякий случай держал ее на прицеле.
— Когда это было, — вздохнула она. Потом спросила: — Как там у вас?
— Ничего, — сказал Сергей. — Сейчас неплохо, а сначала кошмар. Наши приезжали, южные их резали, все время. А когда наших подвалило под тридцать миллионов, наши стали южных резать. Деревнями, городами. Окружали — и подчистую. Страшный сон. Но теперь все нормально.
— Ты сам тоже резал? — спросила она.
— Неважно, — сказал он. — Таня, послушай меня. Таня, вся эта беда оттого вышла, что ты со мной не поехала. Что мы расстались. От этого мороз и снег, — он криво улыбнулся и чуть не заплакал. — Поедем со мной. У меня домик на берегу канала. Сад. Абрикосы. Школа рядом, я директор. Корова. Гуси. Сытно. Тепло. Музыка в парке. Поедем, любимая, бесценная, единственная моя! Как только мы снова будем вместе, здесь все растает! Ведь сейчас апрель! Снег сойдет, пойдут листочки. Таня, прошу тебя!