– Старался ли примиряться с враждующими и содействовал ли к примирению находящихся во вражде? Не позволял ли себе когда-либо жестоко обращаться с твоими домашними животными? Не морил ли их когда голодом и не бил ли их когда без милосердия? Не мучил ли животных или птиц и не наслаждался ли их мучениями?
– Эх сколько вопросов-то разом… С враждующими примиряться стараюсь изо всех сил. Вот недавно с одним огром мы подрались, но потом все миром порешили – даже скорефанились немножко. Домашних животных у меня нет. Голодом никого не морил. Зверюшек и птиц никогда не мучаю – убиваю быстро и безболезненно. А потом съедаю.
– Не покушался ли когда-либо на самоубийство? Не сокращаешь ли жизнь свою невоздержанием, пьянством, излишними трудами и заботами?
– На самоубийство – неоднократно. Буквально каждые десять минут – предсуицидальное состояние. А жизнь… да хрен его знает, сокращаю я ее или нет. Я вообще не уверен, сколько буду жить. Может быть, вечно. А может быть, уже через пару лет состарюсь и помру. Сколько вообще живут яцхены, знаете? Я вот не знаю.
– Деятелен ли ты в деле своего спасения?
– Так сам себя не спасешь – никто не спасет. Конечно, деятелен. Всеми когтями цепляюсь. Когда хандра не накатывает, конечно. В такие минуты буквально сдохнуть хочется.
– Не считаешь ли грехом лечиться?
– Чего это вдруг? Не считаю, конечно. «Айболит» вообще в детстве любимой книжкой был. Лечиться, лечиться и лечиться, как говаривал классик.
– Не согрешил ли ты против седьмой заповеди закона Божия, запрещающей блуд, прелюбодеяние, всякую плотскую нечистоту?
– Падре, у меня нет половых органов. Вообще нету. До сих пор не выросли. Ну каким образом я могу согрешить прелюбодеянием? Вот вырастут, тогда посмотрим… если вообще вырастут когда-нибудь. Я уже разуверился, честно говоря. Фиг знает, что там эти доморощенные франкенштейны с моими генами намудрили.
– Не услаждался ли когда нечистыми плотскими помыслами?
– Да нет, давно уже нет. Чего зря мучаться-то?
– Не страдаешь ли нечистыми плотскими похотями?
– Это нетрадиционка, что ли? Ну, если учесть, что самок яцхенов в мире не существует, для меня любой секс – зоофилия по сути. А если я даже и встречу где-нибудь самку яцхена… блин, да я от нее убегу! Лалассу рассказывал, что самки нашего вида втрое крупнее самцов и пожирают партнера после соития. Хотя может и наврал, конечно… Лалассу вообще трепло редкостное.
– Не соблазнил ли ты, то есть не навел ли кого-либо на грех своим словом или действием?
– А как вы это себе представляете, падре? Кого и каким образом я могу соблазнить? Покажите мне таких долбанутых.
– Избегал ли соблазнов ко греху? Не ходил ли в те собрания, где оскорбляется нравственное чувство? Не смотрел ли на те картины и не читал ли тех книг, которые изображают и описывают нечистую любовь?
– Бывает иногда от нечего делать. «Плэйбой» рассматриваю, порнуху гляжу иногда… Когда возможность представляется. В последнее время что-то редко.
– Не желал ли присвоить чужой собственности, или даже присвоил при помощи обмана или тайного хищения, грабительства, взяточничества, тунеядства, или при помощи лихоимства, которое состоит во взимании непомерных процентов с людей нуждающихся и бедных?
– Частенько желал и присваивал. И тайком воровал, и силой отнимал. Взяток не брал – не дает никто. Тунеядством… а как это можно присвоить что-то чужое тунеядством? За собой такого точно не помню. Ростовщичеством тоже не занимался.
– Не допускал ли ты в торговле какого обмана продажей испорченного товара, неверным весом и мерой?
– Отродясь ничем не торговал. Из меня бизнесмен, как из мочи прохладительный напиток.
– Не согрешил ли против ближних какою-либо ложью или хитростью, с целью повредить их благосостоянию или присвоить нечто из их имения?
– Мошенничество, что ли?.. Да нет, вроде как не замечен. Я обычно в лоб работаю, грубой силой. Оно мне проще как-то.
– Не говорил ли когда ложь?
– Тысячу раз. Сами попробуйте побыть таким, как я – тоже врать научитесь.
– Не осуждал ли своих ближних? Не передавал ли дурную молву о других? Не любишь ли слушать пересуды и по ним судить о других?
– Грешен, грешен, грешен.
– Удерживаешься ли от празднословия?
– Языком почесать люблю, виноват. По жизни трепло. Наследственное, наверно.
– Не любишь ли смеяться над другими?
– Да просто обожаю. Ради острого словца не пожалею и отца.
– Не скрывал ли истины на суде? Не оклеветал ли кого?
– Судиться пока что ни с кем не доводилось. Клеветать не клеветал.
– Не читал ли книг лживых, порочащих Святую Церковь, Спасителя? Не пересказывал ли этой лжи другим людям?
– Тут попробуй не почитай… Я же в советской школе учился. Нам там много всякого говна рассказывали на тему научного атеизма. Типа того, что Бога нет, люди – просто говорящие обезьяны, а после смерти будет только грязь и могильные черви. И ведь верили – все по науке, как же…
– Не завидуешь ли ближнему своему, – его богатству, счастью, здоровью, его способностям, его успеху в жизни?
– Завидую. Я каждому человеку завидую. Просто потому, что он человек. Я тоже хочу. Хотя может и не хочу уже. Хрен его знает. Желаний много и все противоречивые.
– Борешься ли с дурными помыслами и нечистыми пожеланиями?
– Изо всех сил борюсь. Только не всегда получается.
– Не согрешал ли гордостью, превозношением, оправданием собственного нерадения в жизни духовной и обыденной?
– А кто не согрешал-то? Такая уж у нас природа – всегда искать себе оправдание, чего бы ни натворил. В «Преступлении и наказании» об этом очень хорошо рассказано. Федор Михайлович глаголом жег, как никто.
– Не проявлял ли недоверия, или даже ропота на Божий Промысел о тебе?
– Ну я хочу надеяться, что все это для чего-то было нужно. Очень не хочется думать, что надо мной просто целенаправленно издеваются – ну так, чисто по приколу. Хотя мне не привыкать быть лабораторной крысой…
Торквемада замолчал. Кажется, у него наконец-то иссякли вопросы. Я нервно дернул хвостом, гадая – что он извлек из этого потока бессвязностей? Вдруг сейчас встанет с табуретки и прикажет отправить меня на костер?
Не то чтобы это так уж сильно пугало, но как-то не хочется сваливать с общего праздника. У меня Пазузу до сих пор не пойманный и вообще.
– Я выслушал твою исповедь, – помолчав, произнес великий инвизитор. – И я не услышал в твоих речах лжи. Не знаю, все ли истина, что ты говорил, но сам ты несомненно веришь в свою правоту.
– И что теперь? Я все рассказал. Чего-нибудь еще надо?