У нее снова стал мечтательный вид.
— Никогда не встречала такого необычного человека, как он. А когда я оказалась у него дома…
Она умолкла на полуслове и стала теребить пуговицы на кофте.
Я не понимала, чего она стесняется. Может быть, она стеснялась и там, дома у парня, с которым вместе работала и который потом стал моим папой? Вдруг она подняла глаза, взгляд у нее был восторженный.
— Этот запах я почувствовала уже в прихожей. Острый, сильный запах. В кухне стояла картина, над которой он работал. Повсюду виднелись банки с краской и кисти. Он открыл окно, но я не видела ничего, кроме этой картины.
— Что там было? Ты помнишь, что было на этой картине? — я не могла скрыть возбуждения в голосе.
— Помню ли я? Да она до сих пор у меня перед глазами. Огромный дуб. Казалось, ему тысяча лет, но он был живой! Ветви словно шевелились, и чем дольше я смотрела на него, тем больше он напоминал человека.
— Где она сейчас, эта картина?
— Спроси у папы. Не понимаю, почему он перестал рисовать…
— Но картину же он не мог выбросить? Если она была гак хороша?
— Не знаю, не знаю… — вздохнула она. — Мне и вправду жаль, что картина исчезла. Тебе бы она понравилась, Элли. Мы могли бы повесить ее над диваном. Если честно, я думаю, что папе этим и следовало заниматься в жизни — живописью. Человек, который пренебрегает своим даром, становится несчастным.
Я вскочила и бросилась в гостиную.
— Где твоя картина? На которой дуб?
Он поднял голову от газеты и растерянно посмотрел на меня.
— Мама рассказала о том, как вы вместе работали на почте. Как она пришла к тебе домой, а ты рисовал огромный дуб. В кухне.
— Ах, та картина! — он засмеялся. — Она не удалась.
— Но я хочу ее увидеть, — упрямо повторила я. — Ведь где-то она должна быть?
Он задумался.
— Кажется, я отдал ее соседу, который сделал из нее столешницу.
— Какому соседу? Где?
— Успокойся, не здесь. И как его звали, я не знаю.
— Ну давай же, Рулет! Вспоминай!
Он помрачнел.
— Прости, я не хотела…
— Значит, она и об этом рассказала?
Я грустно кивнула.
— Ты был такой храбрый — первым бросился в воду… — начала было я, но у него сделался очень несчастный вид.
— Неважно, что говорили другие. Больнее всего было слышать, как она кричит «рулет!» Это было самое ужасное. Мне хотелось лечь и умереть.
— Она нравилась тебе уже тогда?
— Нравилась? Да я любил ее. Только так и можно было назвать это чувство.
Я обняла его: уж я-то понимала, что он имеет в виду.
На следующее утро мы встали рано. Папа спешил на поезд в Умео [4] . Мама помогла ему собрать чемодан, Она была счастлива, хоть папа и уезжал на дне недели Первые две недели в качестве представителя фирмы «Вивамакс». В Умео его должен был ждать служебный автомобиль.
— Папа, будь осторожнее на дороге! — попросила я, обнимая его. — Не сбей лося! Их легко не заметить, особенно в сумерках.
— Буду стараться, — ответил он.
— И если кто-то не захочет покупать лучшее лекарство века, помни, что ты не виноват!
— Конечно, им же хуже!
Несколько недель подряд лил дождь. Осень стала вязкой как смола. Хотелось забыть обо всем и свернуться клубочком рядом со свечкой или у буржуйки в домике на дереве.
Я помогала Ругеру чинить крышу его жилища. Однажды, придя к нему после школы, я застала его сидящим на полу с очень серьезным видом.
— Настала пора, — произнес он.
— Что? — не поняла я.
— Я хочу познакомиться с твоей семьей.
Я тоже присела и задумалась, растопырив пальцы в шерстяных носках.
— Может, не сейчас…
— Ты всегда так говоришь! — ответил он, слегка раздраженно. Никогда прежде я не замечала у него такого тона.
— Ладно, давай, но сейчас дома только мама.
— И она сидит там одна, пока ты здесь?
Об этом я не подумала — вдруг маме и вправду было одиноко?
— Едем к тебе домой, прямо сейчас, — сказал Ругер, поднимаясь. Он потушил огонь в буржуйке — уходя, он никогда не забывал это сделать. Иначе дерево могло сгореть.
Когда мы покидали парк, было уже темно.
На асфальте мигали отражения красных автомобильных фар. По дороге к метро Ругеру пришла в голову еще одна неожиданная мысль:
— Может быть, сначала зайдем к Лу?
— Сейчас не приемное время, — ответила я.
— Но мы же члены семьи! К тому же, мы можем забраться в окно.
— Спасибо, больше не хочется, — отказалась я, вспоминая, с каким ужасом карабкалась по пожарной лестнице в прошлый раз.
Стеклянные двери открылись — нас впустили. Дежурная узнала меня, но на Ругера посмотрела вопросительно. Он с улыбкой поздоровался и слегка поклонился, тряхнув волосами: это произвело на нее благоприятное впечатление.
— Я предупрежу ее, — сказала дежурная и удалилась.
— А почему нельзя просто войти? — прошептал Ругер.
Я пожала плечами.
— Так положено. Может быть, для того, чтобы пациент мог отказаться от посещения, если не хочет никого видеть.
Теперь в палате Лу был телевизор: она сидела у стены, поджав коленки, и смотрела детские передачи.
Я представила Ругера, и Лу смущенно взглянула на него.
— Скоро начнется «Рождественский календарь», — произнесла она, нарушив затянувшееся молчание.
— Здорово, — отозвался Ругер.
— Начнется, но только через месяц, — сказала я, немного стыдясь того, что моя сестра ведет себя как ребенок.
— Через пару недель, — неожиданно возразил Ругер. Я и не думала, что он так хорошо помнит, когда начинают показывать «Рождественский календарь».
— Тебе тоже нравится? — спросила Лу, чуть порозовев.
— Сейчас у меня нет телевизора. Но я помню, как смотрел «Календарь» в детстве.
— Можешь приходить и смотреть здесь, — быстро произнесла Лу.
Я надеялась, что Ругер и без расспросов начнет рассказывать о своем детстве, но Лу явно сгорала от нетерпения. Она с любопытством посмотрела на него:
— А ты открывал окошки в рождественской коробке с шоколадом раньше времени, чтобы посмотреть?