– Скоро на моей внешности все отразится, – ответила я, чувствуя необычайное спокойствие, как будто, сбежав от хирургических инструментов, я избавилась ото всех проблем.
Я рассказала Бенгту обо всем: как всего несколько часов назад была уверена, что не стану рожать ребенка, и как решила, что все-таки стану. Он ничего не говорит, только внимательно слушает, придвинув свой стул поближе к моему. А больше ничего и не надо. Я знаю, что ему можно рассказать все с самого начала. С той самой ночи, когда я ждала маму на берегу.
– Я закуталась в ее халат: думала, что она вот-вот выйдет из воды и обрадуется, что я согрела для нее халатик.
Бенгт не перебивал меня, ничего не спрашивал, просто слушал мой рассказ о Себе, о ночи в палатке, о брошенном в него кирпиче, который и привел меня в дом престарелых, к Юдит. О наших ночных разговорах, обо всем, что она поведала мне. Добравшись до событий прошлой недели, я чувствую, что во рту пересохло. Бенгт наливает еще чаю в большую голубую чашку. И все же я могу сказать только одно: неделю назад случилось нечто ужасное, и теперь я не хочу возвращаться домой.
– Можешь жить здесь. У меня есть гостевая комната.
Я слышу, что он предлагает это всерьез.
– Подумай, не торопись, – добавляет Бенгт. – Прости, что перебил.
Но он вовсе не перебил меня. Я просто перевожу дух, чтобы рассказать о том, что почувствовала в туалете гинекологического отделения сегодня утром.
– Когда я ждала своей очереди… почувствовала трепет… ребенка. Я понимаю, это какой-то бред, но ребенок как будто попросил меня бежать оттуда как можно скорей. Так что я поехала сюда.
Бенгт долго смотрит на меня, а потом обнимает и берет на руки, как маленькую девочку. Как свою дочку. А я кладу голову ему на плечо.
Юдит задрожала, сжав конверт в руках. Щеки порозовели:
– Значит, ты была у Бенгта?
Я кивнула.
– И он дал тебе этот конверт?
– Да, просил передать вам.
– А что в нем?
– Откуда же мне знать? Я чужие письма не читаю.
– Ты не могла бы оставить меня на минутку?
Я кивнула и вышла из комнаты. Подождав с минуту в коридоре, я решила уйти и не мешать – за дверью было совсем тихо.
Мари позвала меня в комнату персонала, чтобы объяснить мне что-то важное перед ночной сменой.
– Ты справишься, Сандра? – тревожно спросила она. – У тебя нездоровый вид. Как ты?
– Все в порядке, – улыбнулась я. – Просто немного устала.
Мари поправила очки и стала листать бумаги.
– Агнес нужен подгузник, а за Верой надо присмотреть, чтобы она не спрятала снотворное под матрас. У нее там склад, ну ты знаешь.
– Может быть, она прячет таблетки и в других местах.
Мари уставилась на меня, как будто эта простая мысль ни разу ее не посещала, и потрясла головой, так что светлые локоны слегка растрепались.
– Конечно, ни в чем нельзя быть уверенным. Может быть, она прячет таблетки в другом месте, чтобы принять все разом.
– А это запрещено? Вдруг она больше не хочет жить – разве это не ее личное дело?
– Конечно, не ее – я надеялась, что ты это понимаешь, Сандра! Я ведь тебе объясняла. Это очень важно. Родственники доверяют нам уход за пациентами, чтобы с ними ничего не случилось.
– И чтобы никто не покончил с собой? То есть родственники выбрали это место, потому что оно надежное?
– Именно так.
– Значит, желания родственников важнее, чем…
– Я понимаю, куда ты клонишь, – нетерпеливо перебила Мари. – Но сейчас не время обсуждать такие вещи. Ты можешь стать священником или философом или… журналистом. А здесь надо работать. И я надеюсь, что ты будешь выполнять свою работу как следует. Иначе тебе не следует здесь оставаться, понимаешь?
Мари сняла очки и встала.
– Договорились?
Я кивнула.
– Мы делаем все, что в наших силах, чтобы пациентам здесь было хорошо. Но если кто-то решит покончить с собой, мы помогать не станем. Мы должны пресечь это, позвать на помощь.
– Хорошо. Я прослежу, чтобы Вера приняла таблетку. Обещаю.
Мари улыбнулась, очень даже мило. Я на нее не сердилась.
– Позвони, кстати, своей маме. То есть Софии, – сказала Мари, положив руку мне на плечо. – Она звонила. Она волнуется.
Набрав номер, я увидела выходящих из лифта сыновей Юдит. Я так и не научилась их различать, для меня они так и остались просто «сыновьями Юдит». У одного в руках был пакет из кондитерской, у другого цветок. Они напоминали потерявшихся сироток, хотя были взрослыми, наверняка отцами семейств.
София не ответила, и я оставила сообщение на автоответчике: все хорошо, я чувствую себя прекрасно. Пусть успокоится, а потом я приеду и навещу ее.
Как только сыновья Юдит зашли в ее комнату, раздался сигнал вызова дежурного и замигала лампочка.
Мы с Мари бросились в комнату номер пять.
Юдит упала навзничь, а не прилегла отдохнуть: ноги неестественно подвернулись. Сыновья склонились над ней:
– Мама, что с тобой, мамочка? Пожалуйста, скажи что-нибудь!
Услышав, что мы вошли, они тут же выпрямились и затараторили, перебивая друг друга:
– Мы вошли, а она лежит! Когда вы последний раз к ней заходили?
Мари оттеснила их в сторону и расстегнула ворот рубашки Юдит, ловким и почти незаметным движением ухватив запястье. Нащупав пульс, она с облегчением выдохнула.
Я увидела письмо Бенгта, соскользнувшее на пол, и спрятала его в карман. Вскоре Юдит пришла в себя. Большие, темные глаза о чем-то меня просили.
Сыновья облегченно защебетали: сто вопросов в секунду, на которые Юдит не отвечала. Как ты себя чувствуешь, чего ты хочешь? Юдит лежала молча. Мари сказала, что им лучше навестить Юдит завтра. Беспокоиться не о чем, Юдит просто устала и должна отдохнуть. Сыновья с сомнением переводили взгляд с Мари на Юдит и переглядывались.
– Мы хотели бы остаться еще на минутку – можно, мама?
Юдит едва заметно улыбнулась, и лицо ее слегка просветлело. Сыновья радостно уселись на край кровати.
– Расскажи, как ты, мама?
Юдит закрыла глаза, и я увидела, как она пытается сдержать слезы.
Мы с Мари вышли из комнаты, оставив Юдит наедине с сыновьями, которые гладили ее руки.
Вдруг я похолодела от мысли, что она могла умереть. Может быть, это из-за письма Бенгта? Тогда я виновата в том, что ей стало хуже.