— Чем обязан?
— Видите ли, мы хотим рубрику новую открыть. Астрология, предсказания, гипотезы. В общем-то не ново, но надеемся. Если бы вы могли поучаствовать…
— Платить будете?
— А как же. Страница рублей триста.
— Как часто?
— Раз в месяц.
— Ну что ж. Стоит подумать. А мое участие?
— Вначале интервью, потом поручим вам страницу вести. Соглашайтесь.
— А как на меня вышли?
— В издательстве адрес ваш дали. Ничего страшного в этом нет.
— Нет в общем-то. А номер хоть один журнала у вас есть?
— Конечно, — и Желнин вынул купленный в ларьке журнальчик.
Карпов принялся его листать, со всей возможной тщательностью, что Желнину не понравилось, но на этот случай у него был запасной вариант.
— Мы бы могли вам, в принципе, аванс выписать.
— Я ваш.
— Хорошо. Вот деньги. Расписку напишите. Потом договор заключим и все оформим. — Астролог явно нуждался.
— Так с чего начнем? — спросил он.
— С Анатоля Ле Пелетье.
— Ого!
— Я работаю серьезно. К интервью готовлюсь. Давайте вообще поговорим про ключ.
— А что вы знаете про ключ?
— Я бы от вас хотел услышать. Давайте немного истории дадим для начала.
— Ну хорошо. Ле Пелетье, как вы знаете и как знают читатели, — современник Наполеона Третьего. Его заслуга главным образом в систематизации центурий. Ничего серьезного он, по большому счету, не сделал, хотя Лоогу было потом работать значительно легче. Он даже поторопился заявить об открытии им цифрового ключа, хотя, как мне кажется, он был где-то близко. Главное же открытие, как первым заметил доктор Люстрио, было то, что слово «центурия» — это обозначение века. То есть по Лоогу получается не десять центурий, а двадцать три. И предсказания определенной группы катренов относятся к двадцать первому, двадцать второму и двадцать третьему векам. Некоторые ученые проводили тут параллели с двадцатью двумя буквами каббалы…
— Я думаю, можно будет потом по каждому направлению дать отдельный текст.
— Вы думаете, можно? Сухарики будете к чаю?
— Нет, спасибо. И сахара не нужно. Кого бы вы из исследователей еще выделили?
— Ну конечно, Вельнера. Это теория циклов. Маленький в тридцать шесть лет и большой в триста шестьдесят.
Период с 1648 по 3808 год — полный цикл. Тогда и заканчиваются пророчества. 2160 — одна двенадцатая великого лунного года. Я упускаю Манфреда Шрамма, с его акустическими версиями. Это тупик. Хотя что-то там, возможно, есть.
— Вы-то сами к чему склоняетесь?
— К самому простому. Бинарная система. Или магический квадрат. L и О. Два символа. Но здесь нужна настоящая прокрутка на машине, а для этого необходимо очень грамотно вогнать в компьютер текст.
— А текст не весь.
— Вот именно.
— А если бы весь? Чем бы это грозило человечеству, и что бы это ему стоило?
— Ну, во-первых, бинарная версия еще не абсолютно точная. А во-вторых, абсолютно точные предсказания будущего уже существуют. Прямое видение. Правда, эти клочки откровений старцев и блаженных девочек разрозненны и хранятся за семью печатями. А если бы все это объединить, мы нашли бы много интересного. Может быть, история бы переменила свое плавное течение.
— «Тайна откровения настолько замаскирована, что можно проходить мимо нее сколь угодно долго».
— А вы действительно владеете темой.
— А скажите, Завалишин, на ваш взгляд, — это слишком неточно?
— Ну, это ни в какие ворота не лезет. Хотя читать приятно. Бульварный такой романчик.
— Вы согласны с доктором Люстрио, что Никулло, Рюир, Кахир представляют наиболее интересные и полные исследования?
— Самый интересный — это, конечно, Пишон. «Нострадамус и тайна времен».
— А на родине маэстро, во Франции, есть у вас коллеги?
— Конечно. Серж Жюли. Будете во Франции — передавайте привет.
— У нас как раз главный редактор на ярмарку едет. Через месяц. В Лилль.
— А почему не в Париж?
— Куда пригласили…
— Вы серьезно?
— Ну да…
— А нельзя ли кое-что передать и кое-что забрать?
— Героин?
— Шутки шутите.
И Желнин нужный адрес получил. В Марселе-городе.
Работа моя все же была не сделана. Инфинитивы и будущее время некоторых безличных глаголов во времена прорицателя настолько отличались от тех, что мне знакомы, что самостоятельно я не мог проникнуть сквозь времена и звезды. Мало кто на просторах нашей расчлененной державы разбирался в этой тарабарщине.
Старик Щавинский Илья Ильич жил в Петербурге, то есть на маршруте нашего следования, и в этом было счастливое предзнаменование. Так мне казалось. В свое время он читал у нас курс, но я оказался невнимательным слушателем, да и не дошло тогда до глубокого проникновения в суть вещей. Старикану должно быть сейчас где-то семьдесят пять, если жив еще. Прежде же я должен был узнать и его адоес, для чего позвонил на Мойку, в Герценовский. Да, жив профессор, а кто вы? Ах, бывший студент, очень хорошо, а какого выпуска?.. Нет, ничего, очень приятно, сейчас поищем. Вот телефон, а адреса нет. Вы позвоните…
Жил Илья Ильич в доме по Машкову переулку. Я и не знал такого. Не стало улиц с фамилиями вождей, но была еще улица Ленина на Петроградской, была Свердловская набережная и станция метрополитена имени матроса Дыбенко. Или комиссара. А Машков оказался Запорожским. Большие и Малые Конюшенные, Миллионная, Морские и не Морские. Я жил совершенно в другой системе координат. В Казанском соборе шла служба, восстал из праха и спячки Спас-на-Крови, а обилие буржуйских учреждений, в виде банков и маклерских контор, почему-то называемых агентствами недвижимости, повергало меня в изумление и трепет. Магазины ломились от совершенно всего, а нищие престарелые петербурженки просили на хлеб. Анька вошла в ауру этого города совершенно свободно, поскольку не знала города предыдущего. Ларьки, наружная реклама, реклама в метро, автоматы на коленях милиционеров, охраняющих вход в буржуинства. Девки в черных чулках и юбках до пупа. Но чудная свежесть этого месяца и ожидание перемен к лучшему, обещанных мастером проникновения в будущее, виртуозом заморачивания голов, предполагали возможность дальнейшей жизни.
Если исправить некоторые несуразности и неточности, от которых избавиться я был не в силах, то наградой мне должна была бы стать премия имени изобретателя динамита. А текст, который я воссоздавал столько лет, раскладывал на атомы и молекулы, а после снова собирал, и должен был стать тем динамитом, который способен разнести в пух и прах экономику, геополитику, державы и партии…