— Хочешь, расскажу тебе про волка?
— Про камышового?
— Нет, про волка вообще.
— А кто просил не поминать его?
— А ты перекрестись и сплюнь через левое плечо. И постучи по дереву.
— А где оно?
— Везде.
Я постучал по крышке снарядного ящика, которая заменяла нам стол. Они были везде, эти зеленые доски. Удобная и практичная мебель, дрова, предмет интерьера и многое другое. При желании можно из них соорудить добротный гробовой ящик.
— Сухожилие волка поможет найти вора. А кончик хвоста может присушить.
— Что сделать?
— Приворожить.
— А у тебя он есть?
— Был. Да потерялся. Я так жалела.
— А откуда он у тебя?
— Кто?
— Волчий хвост.
— Еще со школы. Мальчик один подарил.
Она сильно похудела. Черты лица заострились, живот потерял упругость. Да и волосы оказались не теми, что раньше. Та женщина с ростовского автовокзала была иной, чем та, в Грозном, хотя между ними прошло всего-то день-полтора. Эта — не походила ни на ту, ни на другую. Только по глазам можно узнать.
— Один лай пас овец богача. К нему пришел волк и попросил одну овцу. Но пастух сказал, что он не хозяин этому стаду. «Я посторожу, а ты спроси у хозяина, он непременно даст, — сказал волк и произнес клятву, которой пастух не мог не поверить: Пусть меня настигнет грех, который должен покарать хозяина, обманувшего гостя, сказав, что накормил его коня, оставив его не накормленным, если я до твоего возвращения трону хоть одну овцу». Пошел лай и спросил хозяина, и хозяин велел отдать волку три овцы, но пастух отдал лишь одну. Уходя, волк крикнул: «Пусть эти две овцы будут долгом для человека. Во все времена человек будет мне должником».
— Вся сказка?
— Вся.
— И что?
— А то, что вайнахи считают, что, совершив набег, волк забирает лишь свою долю, некогда утаенную бесчестным лаем.
— А как же хозяин лая?
— А с ним вайнах всегда договорится. А рабов будет грабить. Это генетический долг.
Когда-нибудь она мне все расскажет. Про две войны, про второй этаж в доме Дудаева, про хохлов из расстрельной команды и про палатку. Про ту самую. Это будет еще не скоро. Тогда мы будем все знать оба, и нам будет легче все это забывать. Но прежде нужно выбраться отсюда.
— У волка много разных прозвищ. Борз, Барзанакьа, бараза, борзиг, берзан кьеза, то есть волчонок.
— А скажи мне, растут в Чечне одуванчики?
— Тут растут такие травы, каких ты не видел и не увидишь. И одуванчики растут обалденные. С человеческую голову. — Она засмеялась хрипло и осеклась. — Растут, милый, а почему ты спросил?
— Стихи.
— Один раз уже были.
— Это другие.
— Такие же хорошие?
— Наверное.
— Тогда прочти.
— Поле из одуванчиков.
— Давай.
— Даю.
— Ну, давай же.
Но прежде я опять вошел в нее, потом она опять плакала, и я гладил ее волосы, и тер соски ладонями, и она почти уснула, но вспомнила про стихи.
— Поле из одуванчиков.
— Ну же… А СПИДа не боишься? Контрацептивов не было…
…Все, что росло, выжжено.
Нет в городах шарманщиков.
Как же оно выжило,
Поле из одуванчиков?
Свет на краю земли,
Легкая боль в предсердии.
Как мы давно шли
К белому милосердию.
Поле нам откликается.
Поле нам в души просится,
То ли оно кается,
То ли оно возносится.
Не упади в цене,
Облачко подвенечное.
Снова пришли ко мне
Прошлые мои женщины.
Я их любил, крадучись,
Чтобы забыть, утренних,
И уходил, радуясь,
Не навсегда будто бы.
Так как течет река,
Превозмогая лишнее,
И уже далека
Женщина моя нынешняя.
Ночи мои звездные.
Позднее пробуждение.
Вот и с души розданы,
Угли, что во сожжение.
В белую канитель
Падает стук стаканчиков.
Наша с тобой постель —
Поле из одуванчиков.—
Из камыша. Моя душа.
Она оперлась на локоть и подвела итог этой ночи:
— Тебя спасает то, что ты клинический дурак.
И наконец-то рассмеялась.
Я уснул ненадолго, и сон этот, подобный колесу обозрения, наполненный событиями и лицами, увлек меня за собой. Как будто в колесе обозрения закрутился наш камышовый домик. Парение и падение ниц. Я прижимал ее к себе, как мог крепко, и одновременно отталкивал и снова стремился за своей женщиной по окружности. Я позабыл, когда это все началось, и мог лишь цепляться до потери последнего зрения за центр вращения. В тело мое, стремящееся по касательной, врезались страховочные ремни, и мираж довоенного Грозного сиял своими живыми окнами под нами. Я знал, что нужно остановиться и покинуть этот аттракцион, но закон сохранения зла охранял меня и стерег. Потом пришел служитель, остановил механизм и выпустил нас по одному.
Но она проснулась гораздо раньше и опять провела на реке и на своем камне почти час, смывая следы любви, думая о чем-то таком, о чем я не должен был знать, ожидая Старкова.
Я замерз. Меня просто качало от усталости. Хотелось вернуться в шалаш и отключиться до полудня, но через час следовало быть в условленном месте, это во-первых. А во-вторых, следовало покидать место ночевки по возможности без промедления. Если хочешь выжить, сделать дело и вернуться в город СПб. Но я не знал в то утро, что жить по правилам, вложенным мне в голову Старковым, придется еще долго.
Ровно в семь утра «Жигули» с полицейской символикой остановились в условленном месте, на развилке. Водитель-чеченец, слева Старков, позади еще один парень — «стрелок-радист». Старков в камуфляже с полицейскими нашивками выскочил из машины:
— Время — деньги. Девушка готова?
— Готова.
— Прощайтесь, и вперед. У нас мало времени.
— Ну, привет, — сказала Стела.
— Привет, — повторил я.
— А вещи? Что, не будет вещей? — спросил Старков?
— Не будет.
— Ну и чудненько.
Она села на заднее сиденье, парень с ручным пулеметом и рацией пересел на переднее, машина взяла с места, и все.
— Не переживай, через два дня она будет в Ростове, — сказал Старков.