…Убийца подошел к рассохшейся тумбочке, свернул трубочкой зашелестевшую фотографию, надел дождевой плащ, где в карманах лежала колбочка с эликсиром. Надо прогуляться вокруг дома, это узкое пространство давит на мысли. А немного попозже он съездит на вокзал, чтобы приобрести заветный билет.
Уже стоя на пороге, он был готов поклясться, что снова почувствовал чей-то взгляд. Но киллер прекрасно знал, что сзади никого нет. Поэтому он не оглянулся.
А зря.
Человек в черном сидел среди разбитых вдребезги тарелок, с помощью которых он тщетно пытался наладить сеанс со связным. Его руки тряслись, с нижней губы тянулась вниз ниточка клейкой слюны, правый глаз покраснел – лопнул один из сосудов. Все без толку. Мозг связного не подавал ответных сигналов.
Крупные капли дождя стучали в окно, и, глядя на струившуюся по стеклу воду, он осознавал – случилась беда. Надо любой ценой выяснить, что сейчас происходит в Аду. Он еще раз ударил кулаком по столу – осколок тарелки вонзился в ладонь, но отец Андрей не почувствовал боли. Он не может больше мучиться в неизвестности, следует найти какой-то выход.
Самый легкий выход находится в пяти минутах ходьбы, у него в подвале. Нужно как можно скорее отправить обратно в город Гензеля, который за последние пару дней прикончил все запасы паленой водки в единственном местном ларьке. Только вот согласится ли вампир? С ним вообще стало происходить что-то странное после того, как мальчик на его глазах стал курьером. Нежный оказался, словно девушка, подумать только – а ведь когда-то девственниц клыками рвал глазом не моргнув. Или долгое пребывание в преисподней на него так повлияло?
Ладно, какое это имеет значение. Так или иначе он должен срочно с ним переговорить, убедить, объяснить, что это необходимо – в безукоризненном плане начались серьезные отклонения. И надо же было этому случиться именно тогда, когда до приведения ПРОРОЧЕСТВА в действие остался, по сути, всего один шаг! А что, если и с исполнителем что-то случилось? Он сдернул со стола скатерть, осколки тарелок со звоном полетели на пол. С ненавистью раздавив стекло кирзовым сапогом, человек в черном, нащупывая ключи, бросился к выходу.
Через пять минут, открывая дверь в подвал, он чуть не споткнулся на входе о пластмассовую канистру, в которой глухо бултыхнулась вязкая жидкость. Ах да – свиная кровь. Похоже, этот алкаш Гензель так и не притронулся к своему любимому деликатесу. Да, интересная вообще страна Россия. В ней кто угодно, даже законченный вампир хочешь не хочешь, а через неделю сопьется в стельку, как последний дворник.
Послышалось шуршание разбегающихся крыс. Отец Андрей шагнул внутрь.
– Гензель! Ты где? – крикнул он. – Выходи срочно, есть разговор.
Ответом ему было молчание и новый шорох крысиных хвостов.
– Э-э-эй! – закричал человек в черном так, что от низких сырых потолков отдалось гулкое эхо. – Ты что, уснул, что ли? Это я, малыш, все в порядке, не бойся!
«Малыш», по-видимому, все-таки чего-то боялся, ибо со стороны его убежища за объеденной молью бархатной портьерой не донеслось ни единого звука. «Ну конечно… как для него все просто… опять нажрался водки и дрыхнет себе…» – с нарастающей неприязнью к носферату подумал отец Андрей. Правда, он тут же понял, что совершенно не слышит обычного в таких случаях заливистого храпа.
…За занавеской Гензеля не оказалось. На смятом продавленном матраце по соседству с внушительной трехлитровой емкостью из-под деревенского самогона валялись две пустые чекушки «Славянской». Пол был щедро усыпан окурками от «Примы», которые вампир, не мудрствуя лукаво, по пьяни тушил прямо об матрац.
Отец Андрей поморщился от тошнотворного запаха, пропитавшего лежбище, – все-таки как-никак вампиры – живые мертвецы, а потому своим присутствием воздух вовсе не ароматизируют. Еще минут десять у него ушло, чтобы обыскать весь подвал и окончательно убедиться в полном отсутствии Гензеля.
Встревожившись, он бегом понесся вверх по кривым ступенькам – может, они с вампиром разминулись на лестнице, там довольно темно и ветер постоянно воет так, что шагов не услышишь. Странное дело, но носферату не удалось обнаружить и в доме, где человек в черном тщательно осмотрел каждый закоулок. Следов вампира не наблюдалось не только собственно на огороде, а также и в туалетной кабинке, он не скрывался в кучах мусора и не сидел в придорожных кустах.
Его не было нигде.
– Не пущу! Как хотите, шевалье Калашникофф, но не пущу!
Королева и по совместительству секретарша Мария-Антуанетта, выставив вперед упругий бюст, была непоколебима в своем решении – для пущей убедительности она как можно шире раскинула руки, словно желала заключить Алексея в горячие объятия.
– Он вернулся из таможни УЖАСНО злой. Давно его таким не видела. Не ходите, это для вашего же блага. Вы думаете, он вас пожалеет? Не надейтесь даже – испепелит.
– Пусть испепелит, – грустно соглашался Калашников. – Авось Шеф позволит мне сказать хотя бы пару слов, а после этого пускай делает, что хочет. Я и так с этими убийствами ношусь как суслик, за неделю спал часов десять – мне и смерть не мила.
– Шевалье, я не понимаю вашего русского «авось!» – визжала королева. – Вы понимаете, что такое ЕГО гнев? Комната накаляется так, словно мы на сталелитейном заводе – я до стола дотронуться не могу, обжигаюсь. Он мать родную в этом состоянии не пожалеет!
– А разве у него есть мать? – удивился Калашников.
Мария-Антуанетта эмоционально всплеснула руками.
– Ну надо же, как замечательно! Все, когда ругаются, обязательно именно к ней и посылают оппонента, а коль пришлось задуматься – конечно, откуда же у Шефа возьмется мама? Требуется хоть иногда думать своей головой!
– Требуется, но я часто забываю, – смутился Калашников. – В общем, Машенька…
Королева застыла. Еще никто не обращался к ней с подобной фамильярностью.
– …Пропустите меня даже не на пару, только на одно-единственное слово, – задушевным тоном продолжал Алексей. – И больше не надо. Поверьте, РЕАЛЬНО срочная вещь. Не пустите – я эту дверь прямо сейчас выломаю. Клянусь.
– Испепелит, – устало повторила Мария-Антуанетта и подвинулась в сторону.
– Вызывайте уборщицу, – бросил через плечо Калашников и зашел внутрь.
Шеф вонзился в Калашникова столь ласковым взглядом, что тот снова почувствовал во всем теле знакомые болезненные покалывания. Из ноздрей босса то и дело выскакивали узкие синеватые язычки пламени – признак крайнего гнева. Стены были ярко-алыми.
– Ты, я вижу, совсем рехнулся? – дохнул ему в лицо огнем босс. – Пошел вон, скотина!
Поморщившись, Калашников потрогал опаленную левую бровь – на кончиках пальцев остались скорчившиеся от жара волоски.