Все, что ему нужно, тихо произнес он, так тихо, что его голос прозвучал, точно музыка, которую можно услышать на улице, проходя мимо концертного зала, все, что ему нужно взамен чаевых, так это чтобы я отдал ему тридцать три и три десятых процента от суммы, которую выиграю в карты в продолжение уикенда.
Все это было сказано так тихо и спокойно и прозвучало столь неожиданно, что я даже не удивился.
— Здесь много играют в карты, Джелкс?
— Да, сэр, очень много.
— Тридцать три и три десятых — не слишком ли это круто?
— Я так не думаю, сэр.
— Дам вам десять процентов.
— Нет, сэр, на это я не пойду.
Он принялся рассматривать ногти на пальцах левой руки, терпеливо хмурясь.
— Тогда пусть будет пятнадцать. Согласны?
— Тридцать три и три десятых. Это вполне разумно. В конце концов, сэр, я даже не знаю, хороший ли вы игрок, и то, что я делаю — простите, но я не имею в виду вас лично, — это ставлю на лошадь, которую еще не видел в деле.
Вам, возможно, показалось, будто я торговался с дворецким, и, пожалуй, вы правы. Однако, будучи человеком либеральных взглядов, я всегда стараюсь делать все от себя зависящее, чтобы быть любезным с представителями низших сословий. Кроме того, чем больше я размышлял над сделанным мне предложением, тем больше склонялся к тому, что подобное предложение не вправе отвергать азартный человек.
— Ладно, Джелкс. Как вам будет угодно.
— Благодарю вас, сэр.
Он направился было к двери, двигаясь бочком, как краб, однако, взявшись за ручку, снова замялся.
— Могу я дать вам один небольшой совет, сэр?
— Слушаю.
— Просто я хотел сказать, что у ее светлости есть склонность объявлять больше взяток, чем она может взять.
Ну это уж слишком! Я вздрогнул так, что даже носок выпал у меня из рук. В конце концов, одно дело — ради спортивного интереса условиться с дворецким насчет чаевых, но когда он начинает вступать с вами в сговор по поводу того, чтобы отобрать у хозяйки деньги, тогда с этим надо кончать.
— Хорошо, Джелкс. Больше ничего не хочу слышать.
— Надеюсь, сэр, вы не обиделись. Я лишь имел в виду, что вам придется играть против ее светлости. Она всегда делает своим партнером майора Хэддока.
— Майора Хэддока? Вы говорите о майоре Джеке Хэддоке?
— Да, сэр.
Я обратил внимание на то, что, когда он произнес имя этого человека, на лице его появилась презрительная ухмылка. С леди Тэртон дело обстояло еще хуже. Всякий раз, говоря слова «ее светлость», он произносил их кончиками губ, словно жевал лимон, и в голосе его слышалась насмешка.
— Теперь простите меня, сэр. Ее светлость спустится к семи часам. К тому же времени сойдут майор Хэддок и остальные.
Он выскользнул за дверь, оставив за собой что-то вроде слабого запаха горчичной припарки.
Вскоре после семи я отыскал дорогу в главную гостиную, и леди Тэртон, как всегда прекрасная, поднялась, чтобы поздороваться со мной.
— Я не была уверена, что вы приедете, — пропела она своим голоском. — Как, вы сказали, вас зовут?
— Боюсь, что я поймал вас на слове, леди Тэртон. Надеюсь, я ничего дурного не совершил?
— Ну что вы, — сказала она. — В доме сорок семь спален. А это мой муж.
Из-за ее спины выступил маленький человечек и проговорил:
— Я так рад, что вы смогли приехать.
У него была чудесная теплая рука, и, когда он взял мою руку, я тотчас же ощутил дружеское рукопожатие.
— А это Кармен Ляроза, — сказала леди Тэртон.
Это была женщина крепкого сложения, и мне показалось, что она имеет какое-то отношение к лошадям. Она кивнула мне и, хотя я протянул ей руку, не дала мне свою, принудив меня таким образом сделать вид, будто я собираюсь высморкаться.
— Вы простудились? — спросила она. — Мне очень жаль.
Мисс Кармен Ляроза мне не понравилась.
— А это Джек Хэддок.
Я тотчас узнал этого человека. Он был директором компаний (сам не знаю, что это означает) и хорошо известен в обществе. Я несколько раз использовал его имя в своей колонке, но он мне никогда не нравился, думаю, главным образом потому, что я испытываю глубокое недоверие ко всем людям, которые привносят военные манеры в частную жизнь. Особенно это касается майоров и полковников. С лицом пышущего здоровьем животного, черными бровями и большими белыми зубами, этот облаченный во фрак человек казался красивым почти до неприличия. Когда он улыбался, приподнималась его верхняя губа и обнажались зубы; протягивая мне волосатую смуглую руку, он расплылся в улыбке.
— Надеюсь, вы напишете о нас что-нибудь хорошее в своей колонке.
— Пусть только попробует не сделать этого, — сказала леди Тэртон. — Иначе я помещу о нем что-нибудь для него неприятное на первой полосе моей газеты.
Я рассмеялся, однако вся троица — леди Тэртон, майор Хэддок и Кармен Ляроза — уже отвернулась и принялась рассаживаться на диване. Джелкс подал мне бокал, и сэр Бэзил тихонько утащил меня в дальний конец комнаты, где мы могли спокойно беседовать. Леди Тэртон то и дело обращалась к своему мужу с просьбой принести ей то одно, то другое — мартини, сигарету, пепельницу, носовой платок, — и он уже приподнимался было в кресле, как его тотчас опережал бдительный Джелкс, исполнявший за него поручения хозяйки.
Заметно было, что Джелкс любил своего хозяина, и также было заметно, что он ненавидел его жену. Всякий раз, исполняя какую-нибудь ее просьбу, он слегка усмехался и поджимал губы, отчего рот его становился похожим на зад индейки.
За обедом наша хозяйка усадила двух своих друзей, Хэддока и Лярозу, по обе стороны от себя. В результате столь нетрадиционного размещения гостей мы с сэром Бэзилом получили возможность продолжить нашу приятную беседу о живописи и скульптуре. Теперь я уже не сомневался, что майор был сильно увлечен ее светлостью. И хотя мне не следовало бы этого говорить, но скажу, что мне показалось, будто и Ляроза пыталась завоевать симпатии леди Тэртон.
Все эти уловки, похоже, забавляли хозяйку, но не приводили в восторг ее мужа. Я видел, что в продолжение всего нашего разговора он следил за этим небольшим представлением. Иногда он забывался и умолкал на полуслове, при этом взгляд его скользил в другой конец стола и на мгновение останавливался, исполненный сочувствия, на этой чудесной головке с черными волосами и раздувающимися ноздрями. Он уже, должно быть, обратил внимание на то, как она была оживлена, как рука ее, которой она при разговоре жестикулировала, то и дело касалась руки майора и как та, другая женщина, которая, видимо, имела какое-то отношение к лошадям, без конца повторяла: «Ната-лия! Ната-лия, ну выслушай же меня!»
— Завтра, — сказал я, — вы должны взять меня на прогулку и показать мне все скульптуры в саду.