Однажды он вернулся вечером измученный и, не снимая пальто, сказал, сверкая глазами:
— Я наконец придумал, каким образом мы, как ты того хочешь, могли бы растить ребёнка сами.
Сердце забилось у меня в груди, и я, чего никогда не делала раньше, помогла ему снять пальто, но Миямура, даже не заметив этого, бросился на стул у камина и продолжал:
— Этот дом не очень удобен, ведь мадам Марсель не имеет никакого опыта в уходе за грудными детьми. Я всё время искал какой-нибудь подходящий домик в пригороде, где был бы хороший воздух, так необходимый тебе и ребёнку. Сегодня я был в районе Медонского леса и, вдруг вспомнив о том домике в Клямаре, где жил Андо, на всякий случай заехал туда. Хозяин дома мсье Демольер этой весной скончался от аппендицита, и его жена осталась одна с маленьким сыном Роже. Когда я рассказал ей, что ты готовишься стать матерью, мадам заявила, что больше всего на свете хотела бы нянчить нашего ребёнка. Она может предоставить нам три комнаты, в четвёртой будет жить сама вместе с Роже. Говорит, что готова быть нам и домработницей, и прислугой, и няней… Конечно, хорошо бы нанять ещё приходящую няню, тем более что ты всё равно не сможешь сама кормить ребёнка… Что ты на это скажешь? Место там высокое, рядом Медонский лес, воздух прекрасный, влажность значительно меньше, чем в Париже, трудно придумать что-нибудь более для тебя подходящее. При доме прекрасный сад, хозяйка очень скромная и услужливая женщина, любит детей, поэтому, хотя мы, конечно, доставим ей немало хлопот, она не будет в обиде.
Когда Андо жил в Париже, я несколько раз бывала у него в гостях и знала этот дом. С хозяином, служившим в одном из парижских магазинов, я ни разу не встречалась, но с хозяйкой виделась неоднократно. Ей было чуть за сорок, она постоянно копалась в саду, ухаживая за устроенным в уголке огородом, и относилась к Андо с большим почтением. Её сын Роже, красивый золотоволосый мальчик, учился в пятом или шестом классе младшей школы, он прекрасно играл на рояле и с большим удовольствием исполнял для нас современные французские мелодии. Рояль был единственной роскошью в этом бедном жилище. Мне всегда нравилось это семейство, живущее легко и просто, нравился скромный провинциальный быт парижских окраин. К тому же для троих квартира мадам Марсель тесновата, несомненно, нам будет гораздо удобнее в просторном доме мадам Демольер…
Однажды весной — Андо тогда ещё жил в Париже — мы втроём, возвращаясь с воскресной прогулки по Медонскому лесу, зашли в дом мадам Демольер, и Андо вдруг сказал:
— Не сходить ли нам в баню? Хотелось бы как следует пропотеть, а тут нет ванны, — и почти насильно потащил нас на электричке в дешёвые бани.
Мысль об отсутствии ванны настолько испугала меня, что я уже не могла думать ни о чём другом.
— Но ведь в том доме нет ванны! — возроптала я. — Да я там и недели не смогу вытерпеть!
Мне и в голову не пришло поблагодарить мужа… Такая уж у тебя была капризная мать, чуть что оказывалось не по мне, я тут же говорила об этом вслух, не задумываясь ни на минуту…
— Но ведь ванну можно встроить.
— Вряд ли европейские ванны так легко встраиваются.
— Если не удастся приспособить под ванну одну из комнат, можно будет устроить в кладовой что-то вроде японской деревянной ванны, какие обычно бывают в провинции.
— Но ведь хозяйка бедна, согласится ли она делать ванну?
— Мы можем сами оплатить расходы.
Потакая моим желаниям, муж забывал о себе, ведь из Клямара было очень далеко до его института, но я и не подумала поблагодарить его.
Когда всё же было решено, что после рождения ребёнка мы переедем в Клямар, Миямура стал каждый день наведываться туда, спеша с дезинфекцией внутренних помещений, переделкой комнат, установкой ванны.
Возвращаясь по вечерам, он забавно рассказывал, какой прекрасный вид открывается из сада на Париж, с каким энтузиазмом мадам Демольер готовится нянчить ребёнка. Прибегнув к посредничеству своих институтских коллег, он подыскал приходящую кормилицу. Поскольку доктор Н. советовал мне как можно раньше лечь в клинику, считая, что так будет безопаснее, я легла туда накануне Рождества.
В тот же день Миямура расплатился с мадам Марсель и перебрался в Клямар, чтобы подготовить там для нас гнёздышко.
Расставшись с мужем и оказавшись в полном одиночестве на больничной койке, я впервые задумалась о том, что роды требуют от женщины такой же душевной подготовки, как от воина — предстоящая битва, размышляла о своей слабости, о том, какой плохой я была женой, и содрогалась от ужаса — не умру ли я здесь вот так, в одиночестве? Тогда мысль о смерти впервые посетила меня, а поскольку был рождественский сочельник и из собора поблизости постоянно доносился колокольный звон, я стала усердно молиться, хотя и не знала слов католических молитв… Со смиренным сердцем молиться о том, чтобы мне была дарована возможность благополучно родить здорового ребёнка.
Доченька моя, до сегодняшнего дня я писала эти записки для себя самой, но теперь настало время писать для тебя. Пока я жила в Клямаре и, пытаясь бороться с болезнью, время от времени записывала то, что приходило мне в голову, ты всегда была рядом со мной. Потом, оставив тебя в далёкой Франции, я уехала лечиться в Швейцарию. Сначала я нарочно не бралась за перо, надеясь постепенно забыть тебя, но получилось наоборот, ты завладела всеми моими мыслями, моей душой, мне даже кажется, что ты стала мне гораздо ближе, чем была раньше. И я решила продолжить эти записки, которые на некоторое время забросила. Наверное, у меня уже нет будущего. Есть только ты и надежды, связанные с тобой…
Как я уже писала, я легла в клинику для рожениц накануне Рождества. На следующий день оба мои доктора Б. и Н. устроили консилиум, чтобы решить: не опасно ли мне рожать самой и не лучше ли ускорить роды? И кажется, пришли к выводу о необходимости кесарева сечения. Но я категорически отказалась. И не потому, что боялась операции. Я не могла доверять врачам, которые заботились только о моём здоровье и совершенно не думали о драгоценном существе внутри меня. Я боялась врачей, которые ради моего здоровья без малейших колебаний пожертвовали бы моим ребёнком. Они успокаивали меня, говоря, что с тобой всё будет в порядке, но я не верила им — а вдруг тебя повредят, когда будут вырывать из моего чрева? Я предпочитала дождаться естественного хода событий, считала, что плод должен упасть сам, достигнув полной зрелости. К тому же все эти слова о моей болезни, о моём здоровье уже не производили на меня никакого впечатления, меня поддерживало существо, растущее внутри моего тела, я испытывала удивительное чувство полноты жизни, которое не только помогало мне переносить слабость и вялость, но и наполняло меня сладостным ощущением счастья.
— Подождите, пока срок подойдёт к концу и ребёнок сможет родиться естественным образом. Не беспокойтесь за меня, со мной ничего не случится… — упрашивала я докторов.
Я опасалась, как бы, глядя на меня, они не пришли к выводу, что все японки своевольны и упрямы, ведь с какого-то времени я стала ощущать себя не просто отдельной личностью, а представительницей японских женщин. Словно в тот день, когда мы покидали Японию, за моей спиной незаметно для меня самой был установлен японский флаг. И в тот момент я, как ни странно, тоже подумала, что не имею права на личные ощущения. Однако доктор Б. добродушно улыбнулся.