— Слушайте меня, люди, я буду говорить правду всюду, где бы ни оказался, — воззвал Хейз. — Я буду проповедовать всем, кто захочет меня слушать, где бы они ни были. Я буду говорить, что не было Грехопадения, потому что неоткуда было падать, и не было Искупления, потому что не было Грехопадения, и не будет Страшного суда, потому что не было Грехопадения и Искупления. Все это значит только одно: Иисус лгал.
Человечек и его спутницы быстро вошли в кино, мальчишки тоже ушли, но появились другие люди, и Хейз повторил все снова. Ушли эти, но остановились новые, и он произнес то же в третий раз. Но исчезли и эти, и больше никто не выходил — оставалась лишь женщина в стеклянной кассе. Она все время, не отрываясь, смотрела на него, но он ее не замечал. Она была в очках с искусственными бриллиантами на дужках, а светлые волосы свисали с ее головы, точно сосиски. Прямо в дырку в стекле она крикнула:
— Эй, раз у вас нет церкви, чтоб этим заниматься, нечего это делать у кинотеатра.
— Моя церковь — Церковь Без Христа, леди, — ответил Хейз. — А раз нету Христа, не нужно и церкви.
— Слушай, — сказала она, — если ты отсюда не уберешься, я вызову полицию.
— Кинотеатров полно.
Он слез с капота, забрался в «эссекс» и уехал. Этим вечером он проповедовал еще у трех кинотеатров, а потом отправился к миссис Уоттс.
Утром он подъехал к дому, где накануне скрылись слепой и девочка. Это было невзрачное желтое строение — второе в ряду одинаковых домов. Он поднялся на крыльцо и позвонил. Открыла женщина со шваброй в руках. Хейз сказал, что хочет снять комнату.
— А кто вы такой? — спросила она. Это была высокая костлявая женщина, похожая на швабру, которую она держала вверх ногами.
Хейз сказал, что он проповедник. Женщина пристально оглядела его, потом посмотрела на машину.
— А какой церкви?
— Церкви Без Христа, — ответил он.
— Протестант? — спросила она с подозрением. — Или что иностранное?
— Протестанты, мэм, — сказал Хейз. Поразмыслив, она сказала:
— Ну, так можете посмотреть.
Они прошли в белую оштукатуренную прихожую и поднялись по ступенькам. Женщина открыла дверь в комнатку немногим больше его машины и вмещавшую койку, комод, стол и стул. В стену были вбиты два гвоздя, заменявшие вешалку.
— Три доллара в неделю, плата вперед,— сказала женщина.
В комнате были окно и еще одна дверь — прямо напротив той, в которую они вошли. Хейз приоткрыл ее, решив, что это чулан. За дверью был обрыв глубиной футов тридцать, и внизу тесный дворик, заваленный мусором. На дверной раме, на уровне коленей, была прибита рейка, предохраняющая от падения.
— Скажите, не живет ли у вас некий Хокс? — торопливо спросил Хейз.
— Вниз и прямо, — ответила женщина. — Он живет с дочерью. — Она тоже посмотрела на обрыв. — Тут раньше была пожарная лестница, не знаю, куда делась.
Хейз заплатил три доллара. Как только хозяйка ушла, он спустился вниз и постучался к Хоксам.
Дочка слепого приоткрыла дверь и застыла в проеме, глядя на него. Казалось, она старается уравновесить свое лицо, чтобы выражение с двух сторон было одинаковым.
— Это тот парень, папа, — сказала она негромко, — тот, что меня преследовал.
Она прижала голову к двери, чтобы Хейз не смог увидеть, что происходит за ее спиной. Слепой тоже подошел к двери, но шире ее не открыл. Он выглядел совсем не так, как два дня назад: угрюмый и неприветливый, он ничего не сказал, только стоял молча.
Хейз выпалил приготовленную заранее фразу:
— Я тут живу и решил, что раз ваша девочка так на меня глядела, надо бы мне тоже ответить ей взаимностью. — Он не смотрел на девочку, а вглядывался в черные очки и нелепые шрамы, начинавшиеся под ними и тянувшиеся по щекам слепого.
— Я смотрела на тебя так, — сказала девочка, — потому что осуждала твой поступок. Это ты таращился на меня. Ты бы видел, папа, как он на меня пялился!
— Я открыл свою собственную церковь,— сообщил Хейз.— Церковь Без Христа. Проповедую на улицах.
— Ты не мог бы оставить меня в покое? — спросил Хокс. У него был тихий, не похожий на прежний голос. — Я ведь не приглашал тебя и не просил ко мне приставать.
Хейз не рассчитывал на такой прием. Он подождал, размышляя, что бы еще сказать.
— Что же ты за проповедник, — услышал он собственное бормотание, — раз не хочешь спасти мою душу?
Слепой захлопнул дверь перед его носом. Хейз постоял, глядя на белую доску, вытер рот рукавом и ушел.
За дверью Хокс снял черные очки и стал через дырку в шторе смотреть, как Хейз садится в машину и уезжает. Глаз, которым он смотрел, был немного круглее и меньше другого, но обоими он видел одинаково хорошо. Девочка прильнула к другой дырке, пониже.
— Почему ты его не любишь, папа? — спросила она. — Потому что он за мной ухаживает?
— Если бы он за тобой ухаживал, я бы в нем души не чаял, — ответил Хокс.
— Мне нравятся его глаза, — заметила она. — Он смотрит, словно ничего не видит, но все равно смотрит.
Комната была не больше, чем у Хейза, но здесь уместились две койки, бензиновая плитка, раковина и сундук, заменявший стол. Хокс сел на койку и закурил.
— Вот хряк Господень, — буркнул он.
— Вспомни, каким ты сам был раньше, — сказала девочка. — Вспомни, что ты пытался сделать. Ты смог с этим покончить, и он сможет.
— Не хочу, чтоб он тут крутился, — сказал Хокс. — Он мне на нервы действует.
— Послушай. — Девочка села рядом на койку. — Давай сделаем так. Ты поможешь мне его подцепить, а потом иди на все четыре стороны, а я буду жить с ним.
— Да он и не подозревает о твоем существовании,— ответил Хокс.
— Даже если и не подозревает, — сказала девочка, — меня это не волнует. Тогда мне еще легче будет его заполучить. Я его хочу; помоги — и можешь катиться на все четыре стороны.
Хокс растянулся на койке и докурил сигарету. Его лицо было сосредоточенным и злым. Один раз он рассмеялся, но тут же его лицо снова напряглось.
— Ты права, это может оказаться занятным, — промолвил он. — Вдруг появится елей на Аароновой бороде.
— Слушай! — сказала она.— Это было бы шикарно! Я просто с ума от него схожу. Никогда не видела такого симпатичного парня. Ты его не прогоняй. Расскажи ему, как ослепил себя ради Иисуса, покажи вырезку из газеты.
— Ну конечно, вырезку, — пробормотал он.
Хейз сидел в машине, размышляя. В конце концов он решил, что должен совратить дочку Хокса. Слепой узнает, что его дочь растлили, и поймет, что Хейз не шутил о Церкви Без Христа. Кроме того, у Хейза был другой резон: ему не хотелось возвращаться к миссис Уоттс. Прошлой ночью, когда он спал, она взяла его шляпу и изрезала самым непристойным образом. Ему нужна женщина, но не для удовольствия, а чтобы доказать, что он не верит в существование греха, раз практикует то, что называют грехом; но миссис Уоттс ему надоела. Он должен сам кого-нибудь растлить, а дочка слепого, раз она живет дома, наверняка невинна.