— Я не вру! Я никогда не хотел, чтобы Миё стала моей женой. В Тэнри я разговаривал с матерью. Она против моей женитьбы. Она говорит, что мне еще рано жениться. Я не мог ей сказать, что у нас будет ребенок, — она была бы против еще больше. Она говорит: «Как я могу принять невестку, если она мне не нравится? Я даже видеть не хочу эту отвратительную девчонку!» Вот почему она не приехала в Майдэн и тотчас уехала из Тэнри домой.
Его рассказ был простодушен и косноязычен, но абсолютно правдив. Эцуко, словно во сне, припала к этому ускользающему, ослепительному мгновению радости — жадно, самозабвенно, без боязни. Пока он говорил, глаза ее вспыхивали огнем, а ноздри подрагивали. Она сказала в полудреме:
— Что ж ты раньше молчал? Почему, почему ты не сказал раньше? — Она продолжала в полузабытьи: — Ах вот в чем дело! Вот почему ты приехал без матери! — И снова в том же духе говорила: — Значит, исчезновение Миё тебя вполне устраивало, да?
Трудно было понять, чем был этот поток слов: мыслями вслух или продолжением разговора? В этот момент она предавалась грезам: саженцы вырастали в плодоносные деревья, а пташки превращались в драконов. Так беспочвенные надежды Эцуко, обретая конкретные очертания, грозили воплотиться в жизнь.
«А что если Сабуро любит меня? Я должна набраться мужества. Я должна выяснить. Не бойся, если не так. Если я не ошибаюсь, то буду счастлива. Это ведь так просто!»
— В таком случае кого же ты любишь? — спросила Эцуко.
Она, умная женщина, совершила ошибку. Не слова могли сблизить ее с Сабуро в этой ситуации. Если бы она протянула ему руку или нежно положила на его плечо, то, возможно, между ними что-нибудь и произошло бы. Вот тогда случилось бы чудо: соприкоснувшись телесно, эти две разнородные души сплавились бы в одно целое. Однако между ними, как несговорчивые призраки, стояли слова. Сабуро не понял, почему у Эцуко вспыхнули щеки. Он оторопел, словно ученик начальных классов, которому подсунули неразрешимую математическую задачку.
«Любит… Не любит… — думал он про себя. — Одно и то же!»
Словами пользуются как паролем. На первый взгляд это очень удобно. Однако Сабуро слова только мешали. Они надевали на его вольготную и бесхитростную жизнь хомут избыточных смыслов, которые опрокидывали ее. А он не помышлял расставаться со своей прежней жизнью. Кроме того, он чувствовал, что в словах есть какой-то неточный или общий смысл, в котором он совершенно не нуждается. Он пользовался словами как всякой утварью, как домашними вещами. Однако у него не было даже своей комнаты, где он мог бы устроить свой быт, и, более того, ему казалось крайне нелепым, когда некоторые жильцы сжигают весь дом, чтобы избавиться от утвари.
Молодой мужчина стоял напротив молодой женщины. Сабуро поцеловал Миё. У них все вышло естественно. Они предавались плотским утехам. Вскоре у Миё стал расти живот. Затем Сабуро пресытился Миё. Это тоже естественно. Их ребяческие забавы продолжались недолго. Он был рад позабавиться еще с кем-нибудь, кроме Миё. Сказать, что Сабуро пресытился Миё, — значит быть неточным. Просто он не всегда ее хотел.
Есть порода людей, чья логика мышления однозначна: если ты разлюбил одного, то, следовательно, у тебя есть кто-то другой; а если ты любишь другого, то, следовательно, любить кого-то еще ты уже не можешь. Сабуро не принадлежал к таким людям.
Вот почему вопрос Эцуко его озадачил.
Кто загнал в тупик этого невинного мальчика? Кто виноват в том, что он был вынужден дать легкомысленный ответ?
Сабуро подумал, что он должен полагаться не на чувства, а на житейский опыт семьи, в которой живет. С малых лет он воспитывался в чужом доме, питался с чужого стола и поступил так, как поступал всегда.
«А ведь на глаза госпожи навернулись слезы! Понятно. Она хочет, чтобы я назвал ее имя. Это точно».
Сабуро сорвал черную высохшую виноградину. С потупленным взором, перекатывая в ладонях виноград, он простодушно произнес:
— Вас, госпожа!
Тон выдал лживость его признания. Таким тоном обычно говорят: «Я вас не люблю!» Не надо иметь много ума, чтобы разгадать его бесхитростную ложь. Но Эцуко успокоилась. Цель была достигнута. Она убрала волосы назад обеими руками. Голова остыла от ночного воздуха. Спокойным, скорее даже мужественным голосом сказала: «Ну, пора возвращаться. Завтра уезжаем рано. Если не высплюсь, то…»
Левое плечо Сабуро опустилось. Он был недоволен. Поднялся.
Эцуко укуталась в радужный шарфик, почувствовав холод воротника. Сабуро обратил внимание на ее губы — они поблескивали в темноте. На Эцуко падала тень сухой виноградной листвы.
Тягостный разговор утомил Сабуро. Он смотрел снизу вверх на Эцуко и видел в ней не женщину, а загадочное существо вроде сфинкса или чудовища, ведущего свою непонятную жизнь. Это был оголенный комок плоти и нервов, который кровоточил, страдал, ликовал и выл.
Однако, когда Эцуко поднялась, кутаясь в воротник, Сабуро впервые почувствовал в ней женщину. Эцуко направилась к выходу из теплицы. Сабуро протянул руку, преградив ей путь. Эцуко повернулась к нему грудью и пронзила его взглядом.
Как весло лодки, плывущей по темной, затянутой водорослями воде, ударяется о днище встречной лодки, его рука натолкнулась на грудь Эцуко.
Под ее пристальным взглядом Сабуро не сделал ни одного шага назад. Он нерешительно открыл рот, но не обронил ни звука. Словно успокаивая самого себя, он весело рассмеялся, затем моргнул раза два или три.
Эцуко в это мгновение тоже молчала. Может быть, она наконец поняла, что словами нельзя ничего сказать? Или она, ощутив себя однажды на краю бездны, была зачарована зрелищем настолько, что забыла обо всем на свете и крепко держалась руками за отчаяние, как за что-то реальное и надежное? Тело Эцуко покрылось потом. Без всякого сопротивления она была сжата молодым энергичным телом. Дзори слетела с ноги и перевернулась вверх подошвой.
Не давая себе отчета, она замахнулась на него. Она замахнулась так, будто хотела опереться на него рукой.
Сабуро обхватил ее шею обеими руками и не отпускал. Он хотел припасть губами к ее губам, но она отворачивала лицо. Сабуро подвернул ногу, споткнулся о стул и ударился коленом о соломенный настил. Воспользовавшись заминкой, Эцуко вывернулась из его рук и выбежала из теплицы.
Почему Эцуко закричала? Почему она стала звать на помощь? Кого она звала, кроме Сабуро, чье имя было ей желанно? Разве кто-то еще мог подать ей руку помощи, кроме Сабуро? Тогда кого же она звала на помощь? От чего спасалась? Где она находится? Куда ей бежать? Откуда ждать спасения?
Сабуро догнал Эцуко, повалил ее в заросли мис-канта возле теплицы. В высоком травостое лежало ее тело, руки были изрезаны листьями. Кровь смешалась с потом, но она не замечала ран на своих руках.
Красное, потное, сияющее лицо Сабуро оказалось вблизи ее лица. «Какое страстное, ослепительное, возбужденное лицо мужчины! Есть ли в этом мире что-нибудь прекраснее этого лица?» — думала Эцуко.