Так бы и тянулось до бесконечности, если бы майора не повысили — он получил звание полковника и двойное жалованье за прежний и новый чин — во время перегруппировки войск как раз накануне южноафриканской кампании. Он получил новое назначение, и миссис Бейзил должна была ехать с ним — не могла же она остаться с Эдвардом? Тем более что Эдварду светило назначение в Трансвааль. Быть убитым на поле сражения — чем не лучший исход? Однако Леонора воспротивилась. Ей рассказывали жуткие истории о пьянках, которые устраивали в трансваальской степи гусары во время военных действий, когда дорогущее шампанское — пять золотых за бутылку — лилось рекой, и все такое. И потом, ее больше устраивало точно знать, куда идут мужнины карманные денежки. Впрочем, Эдварду было все равно. Особым героизмом он не отличался, так что не все ли равно — быть сраженным снайперской пулей в горах на северо-западе или пасть от выстрела какого-нибудь старика в цилиндре, стерегущего свой участок? Я буквально повторяю его слова. Но слова словами, а он весьма отличился тогда в период военных операций. Недаром получил D. S. О. и звание майора с двойным жалованьем.
Леонору же его армейская карьера совершенно не интересовала. Его героические поступки ее просто бесили. В очередной раз они разругались после того, как во время перехода через Суэцкий канал Эдвард второй раз спас солдата, смытого волной за борт. Первый раз, когда это случилось, Леонора стерпела и даже поздравила его. Но переход был ужасный, у новобранцев, похоже, развился суицидальный синдром — постоянно кого-то смывало за борт. Леонору это бесило: неужели Эдвард собирается каждые десять минут прыгать за борт, спасая очередного недоумка? Ее беспокоило, выводило ее из себя, ей действовало на нервы, когда на палубе раздавался крик «Человек за бортом!» Судно сразу останавливалось, начиналась суета и беготня. А Эдвард — упрямец — почему-то не соглашался пообещать ей никогда впредь этого не делать. Но, слава богу, когда они вошли в Персидский залив, стало прохладнее, и падения за борт прекратились. Видите ли, Леонора почему-то решила, что Эдвард пытается покончить с собой, и поэтому, когда он наотрез отказался пообещать ей больше не прыгать за борт, ей показалось, что ее худшие подозрения оправдались. Вообще-то ее не должно было быть на военном корабле. Как она туда пробралась (с целью экономии, как она говорила), одному богу известно.
Так вот, перед самой отправкой в другой гарнизон майор Бейзил раскрыл интимную связь своей жены с Эдвардом. Почему так получилось, — то ли он был матерым шантажистом, то ли случай подыграл, — сказать трудно. Может, и раньше знал, может, нет. В общем, нашел он какие-то письма, вещественные доказательства. И Эдварду пришлось одним махом выложить триста фунтов. Как это устроилось, я не знаю. Мне даже трудно представить, каким образом шантажист может заявить свои права. И, наверное, есть какие-то способы спасти лицо. Я представляю, как майор сует под нос Эдварду злосчастные письма, грозя убить соперника, тот объясняет, что письма совершенно невинные и только воспаленное воображение может обнаружить в них какой-то криминал. Майор соглашается и тут же заявляет: «Послушайте, старина, я на мели. Не одолжите мне три сотни?» Наверное, так и было. А потом из года в год, по осени, приходит от майора письмо о том, что он на мели и просит Эдварда одолжить ему три сотни.
Отъезд миссис Бейзил стал для Эдварда ударом. Ему действительно было хорошо с ней, и он еще долго вспоминал ее с чувством преданности. А миссис Бейзил его очень любила и продолжала надеяться на то, что они когда-то соединятся. Кстати, намедни Леонора получила от нее очень достойное и трогательное письмо, где она просит сообщить ей подробности смерти Эдварда: она прочитала некролог в индийской газете. Судя по всему, очень милая женщина…
Так вот, вскоре после истории с майором Эшбернамы перебрались в местечко — или это область? — Читрал: я не силен по части географии Британской Индии. К тому времени это была образцовая супружеская пара: наедине они между собой не разговаривали вообще. Леонора уже больше не показывала ему отчеты по управлению поместьем. Он думал, что она хочет скрыть от него какие-то огромные барыши, которые получила и продолжает получать. Но постепенно, не сразу, спустя пять-шесть лет, до нее дошло, что Эдвард потому отказывается обсуждать с ней бухгалтерские отчеты, что ему просто больно осознавать, что он остался не у дел. А она пыталась подсластить пилюлю. И вот в Читрале появилась бедная дорогая малышка Мейзи Мейден…
Из всех увлечений Эдварда это было самое беспокойное. Тогда он впервые усомнился в собственной твердости. Прежде с ним этого не случалось. Эскапада с Дольчиквитой вспоминалась ему как короткое помешательство, вроде водобоязни. В его отношениях с миссис Бейзил не было, по его представлениям, серьезного нравственного изъяна. Муж не вмешивался; они искренне любили друг друга; жена его была к нему очень жестока, да и вообще давно ему не жена. Ему казалось, что миссис Бейзил его единомышленница, духовная половина, разлученная с ним несправедливой судьбой, — и так далее, в подобном же сентиментальном духе.
И вот, сидя за очередным длинным посланием к миссис Бейзил, — а писал он ей каждую неделю, — он заметил за собой странное чувство неуемного беспокойства. Он не находил себе места из-за того, что целый день не видел Мейзи Мейден. Он поймал себя на мысли, что с нетерпением смотрит на дверь; он вдруг ощутил острую неприязнь к ее юному мужу и отметил, что это состояние у него уже не первый раз и может длиться часами. Он обнаружил, что встает засветло, и все ради того, чтобы успеть утром на прогулку с Мейзи Мейден. Он заметил за собой, что использует разговорные словечки и даже выделяет их голосом — точь-в-точь как Мейзи Мейден. Как вы понимаете, осознал он это, уже когда дело зашло слишком далеко, и ему не оставалось ничего другого, так плыть по течению. Он похудел; глаза ввалились; его лихорадило. В общем, пропал, по его выражению.
И вот в один убийственно жаркий день он слышит, как Леонора обращается к нему с вопросом:
«Я думаю, может, нам взять с собой в Европу миссис Мейден и довезти ее до Наухайма?»
Вообще-то он не собирался ни о чем таком разговаривать с Леонорой. Он просто стоял, листая иллюстрированный журнал, коротая время перед обедом. Обед подали на двадцать минут позднее, чем обычно, иначе Эшбернамы не находились бы наедине друг с другом так долго. Нет, у него не было ни малейшего желания обсуждать с ней этот вопрос. Он стоял столбом, мучаясь страхом, тоской, покрываясь потом; его колотил озноб при одной мысли, что через месяц они возвращаются в Англию, а миссис Мейден остается здесь умирать. И вдруг — такое.
В полумраке комнаты было слышно, как шелестят подвешенные опахала. Леонора неподвижно полулежала в плетеном шезлонге, обессилев от жары; оба замерли. И он, и она чувствовали себя в ту минуту совершенно разбитыми, больными, хотя каждый по-своему…
И вдруг он слышит, как Леонора, не дождавшись ответа, сама отвечает на свой вопрос:
«Думаю, да. Кстати, я сегодня пообещала Чарли Мейдену, что мы так и сделаем. Я могла бы взять на себя ее расходы, он сказал, что подумает».
У Эдварда чуть не вырвалось «Слава богу!», но он вовремя осекся. Насколько Леонора осведомлена о его сердечных делах с Мейзи, миссис Бейзил, с той же Дольчиквитой, он не знал. Для него это была полная загадка. Он не исключал, что Леонора решила взять в свои руки не только его финансовые дела, но и дела интимные, а это уже было слишком: он возненавидел ее — и, как ни странно, зауважал.