Наливая себе пиво, она захихикала. Кто-нибудь услышит – подумает, свихнулась. А что, может, и вправду. Она не скупясь налила виски в другой стакан. «Алиса, – сказала она, – приготовились, внимание, марш!» Она повела стаканом и выпила – медленно. Не залпом. Она цедила жгучее неразбавленное виски, и виски горячо разливалось по языку и под языком и при медленном глотке щипало небо, а потом теплом входило в грудь и опускалось до живота. Осушив стакан, она не сразу отняла его от губ. Потом поставила, сказала: «Ах!» и хрипло выдохнула.
В выдохе вернулся нежный запах виски. Теперь она взялась за стакан с пивом. Она положила ногу на ногу и медленно тянула пиво, пока стакан не опустел.
«Господи!» – сказала она.
Казалось ей, она никогда не замечала, как уютна и мила ее закусочная при свете, едва пробивающемся сквозь закрытые жалюзи. Она услышала грузовик на шоссе и встревожилась. А вдруг кто-то помешает – испортит ей день. Нет уж, пусть тогда дверь ломают. Она никому не станет открывать. Она налила на два пальца виски в один стакан и на четыре пальца пива – в другой. «Муху зашибить – тоже есть много способов», – сказала она и опрокинула стакан с виски, а за ним сразу стакан с пивом. Ага, это мысль. Получается другой вкус. Разный вкус – смотря как пить. Почему никто этого не заметил, кроме Алисы? Это стоило бы записать: «Пьешь по-разному – вкус разный». В правом веке она ощутила легкое напряжение, а по жилам на руках побежала странная, приятная боль.
«Некогда им замечать, – сказала она с расстановкой. – Нет времени». Она налила полстакана пива и долила доверху виски. «Интересно, а так кто-нибудь пробовал?»
Металлический держатель для бумажных салфеток стоял напротив и отражал ее лицо. «Привет, детка», – сказала она. Она повела стаканом, и он исказился в блестящем металле так же, как ее лицо. «Рванули, детка. Твое здоровье, детка». И она выпила виски с пивом так, как пьет молоко одолеваемый жаждой. «Ах ты черт, – сказала она, – не так уж плохо. Да. По-моему, неплохо придумано. Хорошо».
Она повернула держатель с салфетками так, чтобы лучше себя видеть. Но изгиб металла ломал ее нос сверху и раздувал бульбой на конце. Она встала, обошла стойку, вынесла из спальни круглое ручное зеркальце и поставила на стол, прислонив к сахарнице. Потом уселась и скрестила ноги. «Эй, а ну-ка! Я хочу тебя угостить». Она налила виски в оба стакана. «Без пива, – сказала она. – Кончилось пиво. Ну, это беда поправимая».
Она подошла к холодильнику и достала еще бутылку пива. «Вот, видишь, – сказала она зеркалу, – сперва мы берем виски – не слишком много… не слишком мало… и добавляем пива, чтобы в самый раз. И пожалуйста». Она толкнула один стакан к зеркалу, выпила из другого. «Некоторые люди пить боятся, – сказала она. – Не умеют».
«Ах, ты не хочешь? Ну, дело твое. Я тебя пить не заставляю. Но и пропасть ему не дам». И она выпила из другого стакана. Щеки у нее пощипывало, как будто прихватило морозом. Она поднесла зеркальце поближе и посмотрела на себя. Глаза были влажные и блестели. Она откинула повисшую прядь волос.
«А если хочешь посидеть в свое удовольствие, это не значит, что можно распускаться». И вдруг перед ней возникло видение, и она опустила зеркало лицом вниз. Видение налетело внезапно и резко, ошеломив, как удар. Может быть, из-за того, что она сидела в потемках, Алиса закричала: «Не хочу об этом думать. Не переношу!»
Но мысль, видение не отступали. Затемненная комната, на белой кровати – мать, парализованная, неподвижная, немая; ее глаза смотрят прямо вверх, а потом белая рука поднимается со стеганого одеяла – жестом отчаяния, прося о помощи. Алиса могла войти украдкой, но как бы тихо она ни кралась, рука поднималась беспомощно и страшно, и Алиса, подержав ее немного, ласково опускала и выходила. Всякий раз, переступая порог этой комнаты, Алиса умоляла руку не подниматься, лежать тихо, замереть, как все тело.
«Я не хочу об этом думать, – закричала она. – С чего это вылезло?» Ее рука задрожала, и бутылка звякнула о стакан. Алиса налила чуть не до краев, выпила, поперхнулась и закашляла так, что едва удержалась от рвоты. «Это приведет тебя в чувство, – сказала она. – Я хочу думать о чем-нибудь другом».
Она вообразила себя в постели с Хуаном, но мысль скользнула дальше. «Я могла бы иметь кого захочу, – похвасталась она. – Сколько их за мной бегало, ей-богу, а я не больно соглашалась». Губы ее оттопырились в грязноватой ухмылке. «А может, стоило, пока могла. Сдаю же… Врешь, гадина, – закричала она, – я сейчас не хуже, чем раньше. Лучше! Кому, на хрен, нужна костлявая сучка, которая ничего не умеет? Настоящему мужчине такого даром не надо. Да мне только выйти, они как мухи налетят».
В бутылке оставалось чуть меньше половины. Она немного пролила мимо и сама над собой засмеялась. «Кажется, я чуть-чуть захмелела», – сказала она.
В дверь громко постучали, Алиса оцепенела и умолкла. Стук раздался снова. Мужской голос сказал:
– Никого. Мне показалось, разговаривают.
– А попробуй еще. Может, они в комнатах, – отозвался женский голос.
Алиса тихо взяла зеркальце и посмотрела на себя. Она кивнула головой и подмигнула себе. Опять постучали.
– Говорю тебе, никого нет.
– Попробуй дверь.
Алиса услышала, как загремела сетчатая дверь.
– Заперто, – сказал мужчина, и женщина ответила:
– Заперто изнутри. Должны быть дома.
Мужчина рассмеялся, и под ногами у него заскрипел гравий.
– Ну, если они дома, значит, им хочется побыть одним. Тебе никогда не хочется побыть одной, малютка? Со мной, я имею в виду.
– Да ну тебя, – сказала женщина. – Мне хочется бутерброд.
– А с этим придется повременить.
Алиса удивилась, почему не слышала ни автомобиля, ни шагов по гравию. «Ну, точно, налакалась», – подумала она. Как отъезжает автомобиль, она прекрасно услышала.
«Прямо не могут, когда что-нибудь не по-ихнему, – сказала Алиса. – Человек хочет отдохнуть денек, в себя прийти, а им вынь да положь бутерброд».
Она подняла бутылку и, критически прищурясь, посмотрела на просвет. «Маловато осталось». Ей стало страшно. Вдруг кончится, а ей не хватит? Но тут же кивнула и улыбнулась себе. В самом заду шкафчика две бутылки портвейна. Это ее ободрило, она как следует налила в стакан и стала тянуть. Хуан не любил, когда при нем пили женщины. Он говорил, что у них лица делаются гнусные и он этого не выносит. Ничего, Алиса ему покажет. Она отпила из стакана половину и тяжело поднялась.
«Ты постой здесь, подожди меня немного», – вежливо сказала она стакану. Огибая стойку, она качнулась, и угол ударил ее в бок над самым бедром. «Этот будет синий с черным», – сказала она. Через спальню она прошла в ванную.
Она намочила полотенце и стала натирать его мылом, покуда не образовалась густая паста; потом стала тереть им лицо. Особенно терла возле носа и маленькую складку под нижней губой. Надела полотенце на мизинец и повертела в ноздрях, протерла уши. Потом, зажмурясь, ополоснула лицо водой и посмотрела на себя в зеркало над умывальником. Лицо показалось ей очень красным, а глаза были слегка воспаленные. Она долго занималась своим лицом. Намазала кремом; потом стерла его полотенцем. Посмотрела, нет ли на полотенце грязи, – нашла. Подвела брови коричневым карандашом. С помадой пришлось повозиться. С нижней губы кармином заехала на подбородок; пришлось стереть полотенцем и начать сызнова. Нарисовала губы очень толстыми, потом сложила их и прокатила друг по дружке; поглядела на зубы и стерла с них помаду полотенцем. Надо было раньше почистить зубы, а потом браться за помаду. Теперь пудра. Чтобы лицо было не такое красное. Потом расчесала волосы. Ей никогда не нравились ее волосы. Попробовала уложить их с шиком, так и этак, и ей стало надоедать.