Взгляд ее перешел на тело Хуана, крепкое, жилистое тело, которое будет становиться с возрастом только крепче и жилистее. Брюки у него намокли от дождя и облепили ноги. В нем была опрятность – опрятность механика, только что принявшего душ. Она посмотрела на его плоский живот и широкую грудь. Она не заметила, чтобы он шевельнулся или задышал чаще, но глаза его были открыты – он смотрел на нее. И глаза были не мутные со сна, а ясные.
Милдред вздрогнула. Может быть, он вовсе не спал. Наблюдал за ней с тех пор, как вошла в конюшню. Невольно она начала объяснять:
– Захотелось размяться. Понимаете, все время сидела. Решила пройтись до шоссе и перехватить машину. А тут увидела этот старый дом. Я люблю старые дома.
У нее затекли ноги. Она оперлась на руку и, вытянув ноги в другую сторону, старательно прикрыла юбкой колени. В ногах закололо, когда кровь побежала по жилам.
Хуан не отвечал. Он смотрел ей в лицо. Он медленно перекатился на бок и подпер щеку рукой. В глазах у него возник темный блеск, и углы рта чуть поднялись. Лицо у него жесткое, подумала она. Через эти глаза в голову не проникнешь. Либо все на виду, либо, наоборот, так запрятано, что вообще проникнуть нельзя.
– Что вы здесь делаете? – спросила она.
Губы у него слегка раздвинулись.
– А вы что здесь делаете?
– Я сказала – захотелось размяться. Сказала.
– Да, сказала.
– А вы что здесь делаете?
Он как будто не совсем проснулся.
– Я? А-а, присел отдохнуть. Заснул. Не спал ночь.
– Да, я помню, – сказала она. Ей надо было продолжать разговор. Она была взвинчена. – Не могу понять. Вам здесь не место. В смысле – в автобусе. Ваше место где-то не здесь.
– Где же это? – шутливо спросил он. Взгляд его уперся туда, где сходились лацканы пальто.
– Ну… – смущенно сказала она, – пока я шла, у меня возникла странная мысль. Я подумала, а что, если вы не вернетесь, пойдете дальше, может быть, обратно в Мексику? Я представляю себе, что на вашем месте могла бы так сделать.
Прищурив глаза, он вглядывался в ее лицо.
– Вы в своем уме? С чего вы взяли?
– Ну, просто в голову взбрело. Ваша жизнь – в смысле езда на автобусе – должна быть довольно скучной после… ну, после Мексики.
– Вы не были в Мексике?
– Нет.
– Тогда вы не знаете, как там скучно.
– Нет.
Он поднял голову, распрямил руку и опустил голову на плечо.
– Как по-вашему, а что стало бы с ними?
– Как-нибудь вернулись бы, – ответила она. – Тут недалеко. С голоду бы не умерли.
– А как по-вашему, что стало бы с моей женой?
– С ней? – Милдред растерялась. – Я об этом не подумала.
– Нет, подумали, – сказал Хуан. – Она вам не понравилась. Я вам скажу. Она никому не нравится, кроме меня. А мне еще потому нравится, что не нравится никому. – Он ухмыльнулся. «Ну и врун», – сказал он себе.
– Конечно, дурацкая была мысль, – сказала она. – Мне даже пришло в голову, что я тоже могу убежать. Исчезну и буду жить сама по себе, и… ну, больше не видеть никого из знакомых. – Она поднялась на колени, потом села, вытянув ноги в другую сторону.
Хуан посмотрел на ее колено. Он протянул руку и прикрыл колено юбкой. Она дернулась, когда рука потянулась к ней, потом смущенно приняла прежнюю позу.
– Только не думайте, что я пошла сюда за вами, – сказала она.
– Хотите, чтобы я не думал, а сами пошли, – сказал Хуан.
– Ну, а если и пошла?
Его рука снова приблизилась, легла на ее прикрытое колено, и ее бросило в жар.
– Не из-за вас, – сказала она. В горле у нее пересохло. – Только не думайте, что из-за вас. Я сама. Я знаю, чего хочу. Вы мне даже не нравитесь. От вас пахнет козлом. – Ее голос продолжал с запинкой: – Вы не знаете, какой жизнью я живу. Я совсем одна. Никому ничего нельзя рассказывать.
Глаза у него были горячие и блестящие и как будто обдавали ее жаром.
– Может быть я не такая, как все, – говорила она. – Откуда я знаю? Только не из-за вас. Вы мне даже не нравитесь.
– Спорите с собой до упаду, а? – сказал Хуан.
– Слушайте, что вы собираетесь делать с автобусом? – строго спросила она. – Вы пойдете на шоссе?
Рука на ее колене стала тяжелее, потом он отнял руку.
– Я пойду обратно, вытащу автобус, довезу людей до места, – сказал он.
– Тогда зачем вы сюда пришли?
– Не вытанцевалось одно дело, – сказал он. – Я кое-что задумал, да не вытанцевалось.
– Когда вы пойдете обратно?
– Теперь скоро.
Она поглядела на его руку, спокойно лежавшую на соломе, – кожа была смуглая и блестящая, слегка морщинистая.
– Не собираетесь ко мне подъехать?
Хуан улыбнулся, и улыбка была хорошая, открытая.
– Да, наверно. Когда кончите спорить с собой. Сейчас вы ни здесь, ни там. Может быть, вы скоро решите – за или против, тогда я пойму, откуда заходить.
– А вы… вы хотите?
– Конечно, – сказал Хуан. – Конечно.
– Знаете, что я все равно буду вашей, и поэтому решили – стоит ли трудиться?
– Вы меня в ваш спор не втягивайте, – сказал Хуан. – Я старше вас. Я очень люблю эту работу. Так люблю, что могу подождать. Могу даже обойтись какое-то время.
– Вы могли бы мне очень не понравиться, – оказала она. – Вы отнимаете у меня всякую гордость. Отнимаете возможность все свалить на принуждение.
– Я думал, вашей гордости будет легче, если позволить вам самой решить.
– Выходит, не легче.
– Выходит, – сказал он. – У нас в стране женщины такие же. Надо их упрашивать – или напирать. Тогда они довольны.
– Вы что, со всеми такой?
– Нет, – ответил Хуан, – только с вами. Вы зачем-то сюда пришли. Сами сказали, что я тут ни при чем.
Она посмотрела на свои пальцы.
– Смешно. Я, что называется, интеллигентная женщина. Читаю всякие книжки. Я не девушка. Изучила тысячу историй болезни, а набиваться не умею. – Она улыбнулась коротко и тепло. – Не можете хоть немножко меня заставить?
Он протянул к ней руки, и она легла рядом с ним на солому.
– Не будете меня торопить?
– У нас целый день, – сказал он.
– Презирать меня или смеяться не будете?
– А вам не все равно?
– Не все равно, – ничего не могу поделать.
– Вы слишком много разговариваете, – сказал он. – Слишком много.