– Это так доводит, что прямо не можешь, – сказал он. – Иногда думаю покончить с собой. – Он вынудил у себя всхлип.

– Нет, ты так не говори, – сказала Норма. Для нее это было тоже новой ролью, но такой, наверно, для которой она годилась лучше всего.

– Никто меня не любит, – сказал Прыщ. – Никто меня знать не хочет.

– Не говори так, – повторила Норма. – Это неправда. Ты мне всегда нравился.

– Никогда я тебе не нравился.

– Нет, нравился. – Утешая его, она положила руку ему на локоть.

Он не глядя накрыл ее ладонью и прижал к себе. А потом его рука схватила руку Нормы и сжала пальцы, и Норма машинально ответила пожатием. Он повернулся, сгреб ее и сунулся к ней лицом.

– Не надо! – крикнула она. – Перестань.

Он обхватил ее еще крепче.

– Перестань, – сказала она. – Перестань же. Старик сзади.

Прыщ прошептал:

– Слышишь, храпит старый хрыч. Хоть из пушки стреляй. Не бойся, не бойся.

Она уперлась локтями ему в грудь. Руки Прыща цеплялись за ее юбку.

– Перестань, – шепнула она. – Перестань, слышишь? – Теперь она поняла, что ее провели. – Перестань! Пусти меня!

– Ну давай, – ошалело говорил он. – Давай, ну пожалуйста. – Глаза у Прыща помутнели, и он возился с ее юбкой.

– Перестань, перестань, пожалуйста. А если… если войдет Камилла? Если увидит, что ты де…

Взгляд у Прыща на секунду прояснился. Он недобро уставился на Норму.

– Ну и войдет. Ну и увидит, проститутка несчастная, а тебе не один черт?

Рот у Нормы раскрылся, руки ослабли. Она смотрела на него, не веря своим глазам. Смотрела так, как будто не расслышала. А затем – ярость ее была холодной и убийственной. Ее закаленные работой мускулы напряглись. Она вырвала руку и ударила его в зубы. Она вскочила на ноги и заработала обоими кулаками, а он был так ошарашен, что только закрывал лицо.

Она фырчала на него, как кошка.

– Сопляк! – сказала она. – У-у, сопляк паршивый.

Она пинала и толкала его, выпихнула в проход, пробежала по проходу и выскочила вон. Он запутался ногами в ножках сидений и пытался перевернуться.

Норма чувствовала слабость и дурноту. Губы у нее дрожали, из глаз текло.

– Сопляк паршивый, – плакала она. – Сопляк паршивый, грязный. – Она перешагнула кювет, кинулась в траву и уткнулась лицом в руки. Прыщ наконец встал и воровато выглянул в окно. Он совсем не знал, что теперь делать.

Камилла медленно возвращалась по дороге и увидела Норму, лежащую ничком. Она перешагнула канаву и наклонилась к ней.

– Что с тобой? Упала? Что случилось?

Норма подняла заплаканное лицо.

– Ничего, – сказала она.

– Встань, – коротко приказала Камилла. – Встань ты с мокрой травы. – Она рывком подняла Норму, подвела к обрыву и усадила на газеты. – Да что с тобой стряслось-то?

Норма утерла мокрое лицо рукавом и смазала остатки губной помады.

– Не хочу про это говорить.

– Ну, дело хозяйское, – сказала Камилла.

– Все Прыщ. Хватать меня начал.

– Ты что, постоять за себя не можешь? Сразу сырость разводить?

– Не из-за этого.

– А из-за чего же? – Камилле было, в общем, неинтересно. У нее хватало своих забот.

Норма терла пальцами красные глаза.

– Я его ударила, – сказала она. – Ударила потому, что он назвал вас проституткой.

Камилла отвернулась. Она смотрела на ту сторону долины, где за горами пряталось солнце, и терла щеку. Глаза у нее были потухшие. Потом она заставила их ожить, заставила их улыбнуться и с улыбкой обернулась к Норме.

– Слушай, детка, – сказала она. – Придется тебе принять это на веру, пока сама не убедишься, – каждой случается в жизни быть проституткой. Каждой. И худшие проститутки – те, кто называет это иначе.

– Но вы же нет, – сказала Норма.

– Оставим это. Оставим. Давай-ка лучше займемся твоим личиком. Помада, конечно, ванны не заменит, но все же лучше, чем ничего.

Камилла раскрыла сумочку, порылась в ней и достала расческу.

Глава 21

Хуан ускорил шаги, и Милдред с трудом держалась рядом.

– Нам обязательно бежать? – спросила она.

– Гораздо легче будет откопать автобус, пока светло, чем ковыряться в потемках.

Она поспевала за ним рысцой.

– Вы надеетесь его вытащить?

– Да.

– Почему же вы сразу не попробовали, а ушли?

Хуан замедлил шаги.

– Я же сказал вам. Два раза сказал.

– А-а, ну да. Значит, это было всерьез?

– Я всегда говорю всерьез, – ответил Хуан.

Они пришли к автобусу, когда солнце уже скользнуло за хребет. Верхние облака все еще были розовыми и розоватой прозрачностью обливали землю и холмы.

Прыщ шмыгнул из-за автобуса навстречу Хуану. В его повадке было какое-то враждебное подобострастие.

– Когда они выезжают? – спросил он.

– Никого не нашел, – лаконично ответил Хуан. – Придется самим. Мне нужна помощь. Куда они к чертям подевались?

– Разбрелись, – сказал Прыщ.

– Ладно, вынимай брезент.

– Там дама на нем спит.

– Ладно, подними ее. Нужны камни, если сможешь найти, и нужны доски или столбы. Придется, наверно, разобрать забор. Но колючую проволоку оставь, скот разбежится. И вот что, Прыщ…

Рот у Прыща открылся, плечи повисли.

– Вы обещали…

– Собери всех мужчин. Мне понадобится помощь. Я возьму большой домкрат под задним сиденьем.

Хуан влез в автобус. Внутри уже было темновато. Он увидел, что на сиденье лежит Ван Брант.

– Вам придется встать, я хочу взять домкрат, – сказал Хуан.

Вдруг он наклонился ниже. Глаза у старика были открыты и закатились, шумный натужный храп рвался из его глотки, в углах рта собралась слюна. Хуан перевернул его на спину, язык у старика запал в горло и преградил путь воздуху. Хуан залез в его открытый рот пальцами и оттянул язык вперед и вниз. Он крикнул: «Прыщ! Прыщ!» – и свободной рукой, золотым обручальным кольцом постучал в стекло.

Прыщ влез в автобус.

– Он заболел, черт побери. Позови кого-нибудь. Посигналь.

Сменить их пришлось мистеру Причарду. Ему это было отвратительно, но отказаться он не мог. Хуан отрезал коротенькую палочку и показал ему, как придерживать западавший язык, уперев палочку в небо, чтобы старик не задохнулся. Мистеру Причарду был омерзителен вид больного, и от кислого запаха, выходившего с тяжелым дыханием, его мутило. Но отказаться он не мог. Он не хотел ни о чем думать. Его ум желал выключиться. Все его существо поминутно скручивалось от леденящих мыслей. В автобус вошла его жена и, увидев его, села на первое место у двери – как можно дальше от него. И даже в сумерках он разглядел царапины и кровь у нее на воротнике. Она с ним не разговаривала.