Миллионер заметил:
— Думаю, с годами взгляды людей меняются. Демократия наверняка изменила прежние ваши воззрения.
— Безусловно. Насколько я понимаю, ни американцы, ни какие-либо иные из наших современников, к какой бы расе они ни принадлежали, не способны отделаться от представлений, согласно которым все люди равны: в глазах Господа, добавляют они, подразумевая свои собственные. И опять-таки насколько я понимаю, ни древние греки, ни какие-либо иные древние, к какой бы расе они ни принадлежали, не могли бы впасть в столь нелепое заблуждение. Демократия не изменила моих воззрений, она их уничтожила. Она заменила цивилизацию прогрессом. Для восприятия обладающих красотою творений, на что способны и американцы, человеку нужен разум. Разум совместим с прогрессом. Для создания их, на что были способны греки, необходим разум и кое-что ещё — время. Демократия, покончив с рабством, устранила и элемент времени — элемент, для цивилизации обязательный.
— У нас в Америке рабства и поныне хватает.
— Я использую это слово в его античном смысле. Ваше современное рабство другого рода. Ему присущи все недочёты и лишь очень немногие положительные стороны классической разновидности. Оно снабжает досугом не тех, кого следует — людей, воспевающих достоинство труда. Тем, кто рассуждает о Достоинстве Труда, лучше избегать разговоров о цивилизации — из опасения перепутать её с Северным полюсом.
Американец рассмеялся.
— Это камушек в мой огород, — заметил он.
— Напротив! Вы являетесь восхитительным примером удачного слияния, о котором мы только что говорили.
— Цивилизация и прогресс! — воскликнул мистер Херд. — В той сфере деятельности, где я подвизаюсь, эти два слова используют так часто, что я начал подумывать, а имеют ли они хоть какое-то значение, кроме следующего: всё постепенно меняется к лучшему. Предполагается, будто они указывают на восходящее движение, на некоторый шаг в сторону улучшений, которых я, честно говоря, углядеть не способен. Что толку в цивилизации, если она делает людей несчастными и больными? Нецивилизованный африканский туземец наслаждается здоровьем и счастьем. Жалкие создания, среди которых я работал в лондонских трущобах, не имеют ни того, ни другого, зато они цивилизованы. Я окидываю взглядом столетия и не вижу ничего, кроме незначительных перемен! Да и в этом я не уверен. Пожалуй, одни лишь различия в мнениях относительно ценности того или этого в разные времена и в разных краях.
— Простите! Я пользовался этими словами в специфическом смысле. Под прогрессом я подразумевал сплочение общества, не важно ради какой цели. Прогресс это центростремительное движение, растворяющее человека в массе. Цивилизация центробежна, она допускает и даже утверждает обособленность личности. Потому эти два термина и не синонимичны. Они обозначают враждебные, разнонаправленные движения. Прогресс подчиняет. Цивилизация координирует. Личность возникает в рамках цивилизации. И поглощается прогрессом.
— Можно назвать цивилизацию спокойным озером, — сказал американец, — а прогресс — рекой или потоком.
— Точно! — откликнулся мистер Херд. — Одна статична, другой динамичен. И кто же из них по-вашему, граф, более благодетелен для человечества?
— Ах! Лично я не стал бы заходить так далеко в рассуждениях. Вникая в эволюцию общества, мы можем заключить, что прогресс представляет собой движение более юное, ибо сплачивающее людей Государство появилось позднее обособленной семьи или клана. Это тот предел, до которого я решаюсь дойти. Споры на тему, что лучше для человечества, а что хуже, обличают то, что я называю антропоморфным складом мышления, поэтому для меня такой проблемы просто не существует. Мне достаточно установления факта несовместимости, взаимоисключаемости цивилизации и прогресса.
— Вы хотите сказать, — спросил миллионер, — что невозможно быть в одно и то же время цивилизованным и прогрессивным?
— Да, именно это. Так вот, если Америка выступает за прогресс, нашему старому миру можно, пожалуй, разрешить — сказав о нём несколько лестных слов, не больше, чем причитается любому покойнику — представлять цивилизацию. Объясните же мне, мистер ван Коппен, как вы предполагаете соединить или примирить столь яро антагонистические устремления? Боюсь, нам придётся подождать, пока не наступит рай на земле.
— Рай на земле! — эхом откликнулся мистер Херд. — Ещё три несчастных слова, без которых в моей профессии никак не обойтись.
— Отчего же несчастных? — спросил мистер ван Коппен.
— Оттого что они ничего не значат. Рай на земле никогда не наступит.
— Но почему?
— Да потому что он никому не нужен. Людям требуется нечто осязаемое. А к раю на земле никто не стремится.
— И это довольно удачно, — заметил граф. — Поскольку будь всё иначе, Творцу пришлось бы потрудиться, устраивая его, тем более, что каждый из людей представляет себе рай на земле по-своему, совсем не так, как его сосед. Мой ничуть не схож с вашими. Интересно было бы узнать, мистер ван Коппен, на что походит ваш?
— И мне интересно! Я как-то никогда об этом не думал. То и дело приходилось решать другие задачи.
И миллионер стал обдумывать вопрос с обычной для него ясной определённостью мысли. «Без женщин не обойдёшься», — вскоре заключил он про себя. Но вслух сказал:
— Думаю, мой рай принадлежит к довольно противоречивой разновидности. Прежде всего, мне потребуется табак. Кроме того, мой рай безусловно нельзя будет считать настоящим, если я не смогу подолгу наслаждаться вашим обществом, граф. У других людей всё может оказаться гораздо проще. Скажем, рай Герцогини уже близок. Она вот-вот перейдёт в лоно Католической церкви.
— Вы мне напомнили, — сказал мистер Херд. — Некоторое время назад Герцогиня угощала меня замечательными булочками. Восхитительно вкусными. И говорила, что они по вашей части.
— А, так вы их тоже распробовали? — рассмеялся американец. — Я много раз говорил ей, что стоит человеку приняться за её булочки и его уже ничем не остановишь, я во всяком случае такого представить себе не могу. Я позавчера едва не объелся ими. Пришлось перенести второй завтрак на яхте на более позднее время. Больше этого никогда не случится — я имею в виду поздний завтрак. Кстати, вы не знаете, чем закончилась затея с мисс Уилберфорс?
Мистер Херд покачал головой.
— Это та особа, — поинтересовался граф, — которая много пьёт? Я ни разу не беседовал с ней. Она, по-видимому, принадлежит к какому-то из низших сословий, представители которого достигают с помощью алкоголя приятных эмоций, даруемых нам хорошей пьесой, музыкой, картинной галереей.
— Нет, она леди.
— Вот как? Значит, она грешит невоздержанностью, присущей тем, кто ниже её. Это некрасиво.
— Воздержанность! — сказал епископ. — Ещё одно слово, которым мне вечно приходится пользоваться. Умоляю вас, граф, объясните мне, что вы подразумеваете под воздержанностью?