– Я не хочу.
– Я хочу, – он смотрит, как она пьет.
Красные пятна заливают веснушчатые щеки. Кубики льда ударяются о белые зубы. Жули улыбается.
– Что теперь?
– Ничего, – Бартон убирает с ее лица непослушные пряди волос.
– А если я скажу «нет»? – спрашивает она, касаясь губами его губ.
– Значит, лед тает зря. Значит, все это зря.
– Скажи, что любишь меня.
– Я люблю тебя.
– Скажи, что хочешь меня.
– Я хочу тебя.
– Ты лжец, Бартон.
– Всего лишь наполовину.
– Ты лжец…
– Мы можем еще выпить…
* * *
Хольст встает из-за стола. Штормит.
– Поднимайся, Ферри! – толкает он в плечо своего друга. – Такси уже ждет тебя.
На улице холодно и падает искрящийся в лучах искусственного освещения снег. Хольст идет по тротуару, вглядываясь в лица редких прохожих. Нет. Не вглядываясь. Пытаясь угадать присущие им черты. Вот девушка с чувственным ртом и доверчивым взглядом. Сколько туристов обернулось в ее сторону? Сколько из них вспомнило о ней, перед тем как заснуть, а сколько заснуло, обнимая ее, целуя в этот чувственный рот? И никакого разочарования. Никаких разговоров о любви. Только страсть. Только желания. «Плоть к плоти», – как говорит об этих созданиях доктор Милт. Почему машины не умеют любить? Почему неспособны создавать? Неужели вся эта планета обречена жить чужими чувствами? Чужими эмоциями? Вечно притворяться, играя в людей, но внутри быть машиной, которая умеет лишь опровергать, взвешивать, рассчитывать… Но ведь они так похожи на людей!
Хольст окликнул проходящую мимо него девушку. Она обернулась. Модель 1145. Хольст помнил лишь первых своих созданий. Все остальные смешались в диком хороводе неповторимости, собранные, как пазл, из отдельных элементов лица, фигуры, характера. Десятки тысяч мельчайших деталей…
Когда Хольст впервые оказался на этой планете, здесь не было городов. Лишь небольшие поселения, способные ввести в заблуждение незадачливых туристов своим наигранным разнообразием. Те хьюмеры напоминали трутней. Копошились, выполняя заданные им функции, и тупо отвечали на вопросы. Дворники мели улицы и никогда не останавливались, чтобы покурить и поболтать с друзьями. Каждый был занят чем-то своим. И все это напоминало один большой улей. Где немногочисленные ларьки с газетами служили прикрытием, маской на балу доктора Милта. Можно было купить любой журнал, и ни один не оказался бы свежим. Обычно их привозили с других планет. Иногда просто печатали в местной типографии, копируя чужие издания. Доктор Милт редко пускал сюда туристов, а те, что прилетали, думали, что это просто отсталая планета. Иногда они спрашивали хьюмеров: как они могут жить здесь? И хьюмеры говорили: хорошо. Обычно: хорошо, если доктор Милт не удосуживался написать для них более изысканные речи. И это была не ложь. Нет. Это была правда. Потому что хьюмерам здесь действительно было хорошо. Они ведь не покупали журналов, не ходили в бары и не смотрели телевизор. Они просто жили, выполняя заложенные в них функции, и время от времени притворялись людьми. И наука здесь была совсем ни при чем. Их можно было сделать более человечными. Более натуральными. Такими, например, как доктор Милт…
Но он не хотел. Не видел в этом смысла. Сто, двести, триста лет… Он просто поддерживал на этой планете жизнь, тупо продолжая то, что ему было поручено в самом начале, и не желая большего. Всего лишь машина, которая преданно ждет своего хозяина, но хозяин забыл о ней, умер, превратился в тлен. И вот однажды эта машина понимает, что теперь она и есть хозяин. Хозяин этой промерзшей до мозга костей планеты. И теперь она должна заботиться о ней. Развивать и преумножать то, что ей досталось. Но как это сделать, если машины не умеют созидать? Поэтому доктор Милт отправляется в путешествие. Знакомится с людьми. Притворяется человеком. Он копирует их. Копирует взгляды, убеждения, эмоции… Изучает их сильные и слабые стороны. И никто не догадывается, что он машина. Даже женщины, с которыми он спит, считают его нежным и заботливым любовником… Но он – хьюмер, который может измениться, но не может стать человеком. Не может думать как человек. И единственное, что ему остается – это найти тех, кем он никогда не станет. Найти и дополнить ими себя, словно добавив в свой мозг пару необходимых микросхем. Дополнить, но оставить полный контроль в своих руках…
Девушка… Модель 1145 улыбается Хольсту. Сложная модель, несговорчивая. Но все это лишь на первый взгляд. Хольст видит ее насквозь, ведь это он пишет все эти программы и модели. Пара осторожных комплиментов, несколько слов о себе. Ничего лишнего. Прямой и открытый взгляд. Чуть восхищения. Теперь выбрать бар и предложить немного поболтать. Просто поболтать…
Хольст и девушка входят в душный, наполненный хьюмерами и парой туристов бар. Конечно, Хольст помнит, кому эта планета обязана своими питейными заведениями. Бартон. Он заставил вращаться весь этот смрадный вечерний мир. Построил пивоваренные и ликеро-водочные заводы. Открыл сотни баров. Наполнил их алкоголем, сигаретами и сговорчивыми шлюхами. Хольст все еще помнит тот разговор, когда он пытался уговорить Бартона принять участие в создании новых хьюмеров, которые будут служить для туристов образчиком завсегдатаев баров. Но Бартон отказался.
– И плевать я хотел на то, что ты думаешь о моем богатом опыте! Ты создаешь на этой планете жизнь, Хольст. Я создаю мир. И давай оставим все как есть…
Модель 1145 садится за барную стойку. Хольст заказывает два пива. Официантка улыбается ему. Да. Похоже, она из последних моделей, потому что он ничего уже не помнит о ней. Возможности, варианты, случаи…
– Ты женат? – спрашивает его модель 1145.
– С чего ты взяла? – изображает он удивление.
– У тебя кольцо на руке.
– А ты наблюдательная… – он смотрит на нее и поражается, насколько удачным оказался его эксперимент.
Сколько раз он вот так останавливал их на улицах и сколько раз поражался тому многообразию, которое открывалось ему. Это словно был настоящий мир. Настоящая жизнь.
– Она умерла, – говорит Хольст девушке.
Она смотрит на него своими серыми глазами. Что-то высчитывает. Что-то взвешивает.
– Вот, – Хольст достает старую фотографию. – Видишь, это моя жена. Она умерла двенадцать лет назад. – Модель 1145 кивает. Всего лишь формальность. – За тебя, – говорит Хольст и поднимает бутылку пива. Смотрит, как хьюмер пьет. Это тоже его маленькая победа – учесть все детали, сделать их почти людьми…
И снова Бартон. А ведь если задуматься, то весь этот мир действительно обязан своим созданием ему. Он стал словно богом. Он и доктор Милт. Но если доктор был мудрым и праведным, то Бартон стал его антиподом. Темный, порочный, вечно пахнущий перегаром и табачным дымом. Живое воплощение сатаны для этой маленькой планеты, которая прежде не знала ничего, кроме работы. Но видно, правы философы, которые говорят, что добро и зло нераздельны. Наверное, в этом и есть суть всей этой жизни. Всегда вместе. Всегда рука об руку. Свет и тьма. Добро и зло. И похоже, это понимает даже доктор Милт. Хольст улыбается. Человек и машина. Праведник и грешник. Нет. Доктор никогда не даст Бартону умереть. Они стали словно одним целым. По крайней мере, доктор думает, что стали. Скольких денег и сил стоило ему достать для Бартона новое сердце? Хольст не видел цифр, но знает, что очень много. Но не было даже сомнений. Доктор Милт просто сделал это и все. Возможно, ему льстит тот факт, что Бартон медленно, но верно превращается в такую же машину, как он сам. Искусственная печень. Искусственное сердце… Когда-нибудь в нем не останется ничего живого…