– Вот здесь будет хорошо, – говорит она.
– Что хорошо? – спрашиваешь ты.
– Вот это, – она оборачивается и обнимает тебя за шею. От ее волос пахнет морем и зимней свежестью. – На мне нет белья, – шепчет она, продолжая целовать тебя. – И юбка… Ее можно поднять… Вот так…
И чуть позже, все еще прижимаясь к тебе:
– Это Бартон.
– Что?
– Ты и Бартон, – Мэдж одергивает короткую юбку, поправляет полушубок.
Вы выходите на улицу. Холод вгрызается в раскрасневшиеся лица. «Сердце женщины тверже, чем камень», – вспоминаешь ты слова Бартона.
– Я люблю тебя, – говорит Мэдж. – Сама не знаю почему, но люблю…
* * *
В цветочной вазе стоит распустившаяся календула. Из окна открывается вид на замерзшее озеро и снежные горы далеко за ним. Мебели почти нет, но это не портит, а наоборот, подчеркивает предназначение этой квартиры.
– На кухне два новых набора посуды, – говорит хозяйка. – В ванной новые полотенца, мыло, шампунь и пара зубных щеток. Постельное белье в шкафу… – она еще что-то говорит, но ты уже не слушаешь ее. – Что-нибудь еще, мистер Арвал?
– Нет. Меня все устраивает.
– Хорошо, – говорит хозяйка, оставляет тебе ключи и уходит.
Ты слышишь, как закрывается за ней дверь. Смотришь, как на замерзшем озере катаются на коньках дети, и думаешь о Мэдж, Верне, Хельде и Бартоне. Когда-нибудь Пег вырастит и выйдет замуж за одного из тех мальчишек на озере. Гениальность передается через поколение, значит, у твоей дочери будет самая нормальная жизнь. Со своим пастухом и со своими законами. Ей не будет сниться Афин, и в голове у нее будет полный порядок. Как у Фреи. Никаких хаотичных желаний. Все подчинено железной логике. Еще одна именная зажигалка, которая рождается зажигалкой и умирает зажигалкой. Она пройдет по жизни и ни разу не усомнится в том, куда сделать следующий шаг, потому что каждая дорога будет уже истоптана тысячью ног тех, кто прошел здесь прежде. Потому что каждая дорога будет указана ей кем-то вроде доктора Милта. Тысячи плебеев маршируют под однообразную мелодию, отбивая каблуками дробь. Любить снег, любить холод, любить то, что окружает тебя… И молчать, вынашивая в себе маленькие трагедии, о которых никто никогда не узнает, потому что они имеют значение лишь в той голове, где они были рождены. Всего лишь звенящая мелочь в карманах. Как книги, которые пишутся коллективным разумом. Миллионы слов, тысячи желаний, разменянных дозировкой суррогатного счастья, созданного на правительственных фабриках и одобренного на бесконечных дебатах большинством голосов…
Выйди на улицу и слейся с толпой. Все это абстракция. Ты ничего не знаешь о них. Всего лишь коллективное «Я», которое стремится поглотить каждого. И ты идешь в этом потоке и задыхаешься от бессильной ярости. Хельда пришла на рабочее место с чертежами и порядком. Чертежи были полным дерьмом, а от порядка осталась грязная посуда на кухне. Мэдж избавилась от ребенка, отец которого, возможно, был бы жив, не сделай она этого. Бартон живет с какой-то местной бабой, трахает за ее спиной Мэдж и спрашивает у тебя ключи от квартиры, которую ты снял, чтобы встречаться с Мэдж. Спрашивает и говорит: «Спасибо, друг». Говорит, думая, что ты ничего не знаешь, но ты знаешь, потому что Мэдж сама сказала тебе об этом.
– Она любит меня, – говорит Бартон.
– Я ненавижу его, – говорит Мэдж.
– Верн метит на мое место, – говоришь ты.
– Я купила для Пег новые тапочки, – говорит Хельда…
А доктор Милт наблюдает за вами, и вы для него просто крысы, которые бегают в его лаборатории. Бегают до тех пор, пока они нужны для опытов.
– Вот поэтому я и пью, – говорит Бартон.
– Нужно много работать, – говорит Верн.
А Йенси – баба, с которой живет Бартон – ничего не говорит. Она лишь тихо постанывает, и ты слышишь это в телефонную трубку, когда звонишь Бартону, хотя может быть, это и не Йенси. Может быть, это Мэдж, но тебе уже все равно. Давно все равно…
* * *
Ферри. Он находит тебя в одном из местных баров, где ты безуспешно клеишь какую-то девку. Среднего роста, с неприметным лицом и глазами невротика.
– Они уже добрались до тебя? – спрашивает он.
– Кто добрался? – спрашиваешь ты и смотришь на девку, которая теряет к тебе интерес.
– Хьюмеры, – говорит Ферри.
– Закажи мне выпить, – говорит девка подсевшему к ней светловолосому парню.
– Кто такие хьюмеры? – спрашиваешь ты Ферри.
– Роботы! Машины! – он нервно и быстро моргает. Раз – раз, два, три. Раз – раз, два, три… Девка смеется.
– Ты пошляк! – говорит она парню. Он наклоняется к ней и что-то шепчет на ухо. – А мне нравится! – говорит девка.
– О чем ты думаешь? – спрашивает тебя Ферри.
– Нужно было ее сразу отвести в снятую квартиру, – говоришь ты.
– Кого?
– Ее, – ты показываешь на девку. Ферри не мигает. Просто смотрит на девку стеклянными глазами и все.
– Она хьюмер! – говорит он.
– Кто?
– Чертова машина! – Ферри сжимает твое плечо. – Они повсюду! Везде!
Вы идете по улице, и Ферри говорит, что когда-то был таким же, как ты.
– Доктор Милт дал мне все, чего я хотел, а потом, когда мои возможности были исчерпаны, выбросил на улицу, как надоевшего питомца!
– Почему ты не улетел домой? – спрашиваешь ты.
– А кто сказал, что мне позволили бы улететь?! Думаешь, кто-то покидает эту планету? Мы пленники, Арвал! Здесь, среди снегов, холода и этих чертовых машин! Как думаешь, сколько тебе осталось? Уверен, доктор Милт подыскал тебе замену. Знаешь, как он говорит: все звезды рано или поздно гаснут, и нам приходится искать новые!
– Я уже слышал это.
– От доктора?
– От своего помощника.
– Ну вот! Значит твой конец намного ближе, чем ты думаешь! Поверь, мы лишь крысы в клетке доктора Милта. Он подбирает нас так, чтобы мы не перегрызли друг другу глотки. Строит наши жизни, находит нам друзей, любовниц, жен… Но все это иллюзия, обман. На самом деле ничего этого нет. Мы здесь, потому что машины не умеют создавать. Они лишь подчиняются и исполняют. Вся эта планета – одна большая авторизованная фабрика! Здесь нет людей, Арвал. Ни одного! Только те, кого привозит доктор Милт, чтобы они помогали ему создавать империю. Знаешь, каково это – узнать, что твоя жена робот, а твой ребенок – творение доктора Милта, который никогда не растет, а лишь заменяется на более зрелую модель?!
– Я тебе не верю, – говоришь.
– Не веришь или не хочешь верить? – тонкие губы Ферри изгибаются в грустной улыбке. – Я тоже когда-то не хотел верить. Да и не поверил бы, наверное, если бы не увидел все это своими глазами. Знаешь, доктор Милт был прав в одном: у гениев свой взгляд на мир. Поэтому никто из нас не задерживается здесь надолго.