– Располагайся, дорогая. Где же ты была все это время? Я тебя всю жизнь ждала.
Виски кончился, и им пришлось пить джин. Очень скоро голова у Дика пошла крутом. Но он никак не мог избавиться от горького чувства. Как все же он был зол на этого паренька Реджи! Он, Дик, возился, возился с ним целый год, и вот теперь – пожалуйте, благодарность за все. Маленький негодяй!
Оркестра здесь не было, только пианино, на котором играл, надавливая черными проворными пальцами на белые клавиши, какой-то негр с осиной талией. Дик с Пэт танцевали, танцевали без устали, он кружил, кружил ее перед собой, покуда все эти люди шоколадного и желтоватого цвета с лоснящейся, как у моржей, кожей, глядя на их отважный танец, громко не зааплодировали им и восторженно, одобрительно не заорали. Но тут, как на грех, Дик оступился и уронил партнершу. Та с размаху въехала на стол, за которым сидели несколько девушек. Раздался необычайный грохот. Черные головки дернулись назад, красные толстые, словно резиновые губы растянулись от удивления. Из открытых ртов с золотыми зубами вырвались громкие вопли. Белые клавиши из слоновой кости заходили ходуном.
Потом Пэт танцевала с какой-то красивой мулаткой в желтом платье. Дик – с шоколадного цвета парнишкой с мягкими ладошками, в узком облегающем костюме под цвет кожи. Он нашептывал Дику на ухо, что его зовут Глория Свенсон. Неожиданно Дик бросил его, оттащил Пэт от той девицы. Заказал всем выпивку, в результате чего настороженные, обиженные взгляды исчезли, лица расплылись в довольных улыбках. Он никак не мог всунуть руки Пэт в рукава пальто. На помощь пришла толстуха.
– Ах, сладость ты моя, – говорила она ему, – нельзя так много пить, не то испортишь свою красивую мордашку.
Дик обнял ее и подарил десятидолларовую бумажку.
В такси Пэт закатила истерику, начала с ним драться. Он крепко схватил ее, чтобы она не выпрыгнула из машины на ходу прямо в снег. Она уже чуть было не открыла дверцу.
– Ты все испортил… Ты никогда не думаешь ни о ком, кроме себя! – вопила она. – Ты так никогда ничего не добьешься!
– Но, Пэт, послушай, – скулил он. – Я честно думал, что пора уже кончать, подвести черту.
Когда они подъезжали к ее большому квадратному дому на Парк-авеню, она успокоилась и теперь тихо плакала, положив голову ему на плечо. Он посадил ее в лифт, и они потом еще долго целовались в холле наверху. Они стояли, пошатываясь, тесно прижавшись друг к другу, энергично терлись возбужденными телами. Наконец, он позволил ей достать ключ из сумочки. Они снова слились в объятии. Услыхав шипение идущего наверх лифта, он отстранил ее от себя, открыл ключом дверь ее квартиры и легонько втолкнул ее туда.
Выйдя на улицу, он увидел, что таксист ждет его. Оказывается, он забыл расплатиться. Ему сейчас так не хотелось ехать домой. Ну что ему там делать? Он не считал себя пьяным, если даже и был чуть возбужден, то не терял холодного рассудка, и сейчас был настроен на любое приключение.
Теперь больше всех на свете он ненавидел Патрисию Дулиттл.
– Какая сука, – все время повторял он.
Вдруг ему пришла в голову шальная мысль: а не вернуться ли в этот притон, посмотреть, что там сейчас происходит? Он вновь приехал туда. Там его смачно расцеловала толстуха, крепко обнимая, прижимаясь к нему своими большими трясущимися грудями, называла его своим любимым ребенком, а он разливал всем джин из большой бутылки, танцевал, прижавшись щекой к щеке к Глории Свенсон, который нашептывал ему на ухо: «Может, начнем сейчас… ты… я… или, может, ты колеблешься?…»
Наступило утро. Дик громко орал, что вечеринка так рано не кончается и они все должны пойти с ним вместе позавтракать. Но все уже давно ушли. Он возвращался домой на такси с Глорией Свенсон и рослой чернокожей девицей, по имени Флоренс, которую тот выдавал за свою подружку. Он долго не мог попасть ключом в замочную скважину. Споткнувшись обо что-то, он рухнул на пол, и на него, лежащего ничком, падал бледный свет из окон с кружевными шторами его матери. Кто-то мягко постукивал его по затылку.
Проснувшись очень поздно, он увидел, что лежит на кровати одетый. Телефон разрывался. Ну и черт с ним, пусть звонит! Он сел в постели. Ему не так плохо, в голове какая-то странная легкость. Болело ухо. Дотронувшись до него рукой, он увидел, что пальцы в крови. Он с трудом встал. По-видимому, его огрели чулком, набитым песком. Он сделал несколько неуверенных шагов. Вдруг почувствовал, что у него начала раскалываться голова. На столике, где он обычно клал свои часы, их не оказалось. Бумажник – на месте, но пачка долларов исчезла. Он снова сел на край кровати. Ах, эти сволочи! Разве можно так рисковать? Больше он не будет поступать так безрассудно, никогда в жизни. Теперь им известны его имя, адрес, номер телефона. А что за этим последует? Ясно, шантаж. Боже! Что же скажет мать, когда вернется из Флориды? Ее сына, который зарабатывает пятнадцать тысяч долларов в год, младшего партнера Джи Даблъю, Мурхауза, шантажируют два негра – педики, и он сам, выходит, тоже гомик, принимающий в своем доме партнеров по однополой любви. Какой позор! А эта сучка Пэт Дулиттл, дочери Бингхэма. Теперь его жизнь загублена, это точно. «А не пойти ли на кухню, не включить ли газ?» – пронеслась в голове мгновенная мысль.
Но он все же взял себя в руки. Принял ванну. Тщательно оделся, надел пальто, шляпу и вышел на улицу. Было уже девять. Он бросил взгляд на часы в витрине ювелирного магазина на Лексингтон-стрит, увидел там себя в зеркале. Ну и рожа! Пока, правда, еще не все так плохо, все будет значительно хуже позднее. Но теперь ему нужно обязательно побриться и стереть запекшуюся на ухе кровь.
Денег в карманах не было, но чековая книжка оказалась при нем. Он пошел в турецкие бани неподалеку от Большого Центрального вокзала. Обслуживающий персонал над ним подшучивал: в какую это драку он ввязался? Теперь, когда страх постепенно улетучивался, он, набравшись мужества, начал им рассказывать, как он отделал какого-то здорового парня. Они взяли у него чек, и он даже смог купить там в буфете кое-что, чтобы опохмелиться перед завтраком.
На работе голова все еще раскалывалась, но все же он чувствовал себя в неплохой форме. Правда, пришлось не вынимать рук из карманов, чтобы бдительная мисс Уильямс не заметила, как они у него дрожат. Слава Богу, днем не нужно было подписывать никаких писем.
К нему зашел Эд Грисколм. Они поговорили о состоянии здоровья Джи Даблъю, о докладе Бингхэму, и Дик старался быть с ним как можно любезнее, Эд восторженно рассказывал ему о предложении, которое получил от Кошканим Хэлси, на что Дик ответил, что не его дело давать ему советы. Что же касается его, Дика, то он на все сто процентов уверен, что его место в этой стране здесь, особенно сейчас, когда грядут большие перемены, чего давненько не было, – о них они долго говорили с Джи Даблъю в вагоне.
– Думаю, ты прав, – сказал Эд. – Хорош виноград, да зелен.
Дик встал.
– Знаешь, Эд, старина, скажу тебе честно. Ты не должен ни на минуту думать о том, что Джи Даблъю не ценит тебя по достоинству. Он даже говорил о возможном повышении тебе жалованья.