– Напрасно бить феликий шеловьек, когда идешь по лошной дорога, – сказал старый Фогель, обсасывая пивную пену с усов. Он отхлебнул еще глоток из своей кружки и посмотрел на Чарли поблескивавшими голубыми глазами. – Но это нишего, это всегда так в нашалье… мы еще стеляем из тепя социалиста.
Чарли вспыхнул и сказал:
– Ну, я в этом плохо разбираюсь.
И тетушка Гартман положила ему на тарелку еще порцию зайца с лапшой и картофельным пюре.
Однажды холодным мартовским вечером он повел Эмиску смотреть «Рождение нации» [199] . От картин сражений, от музыки и фанфар их бросало то в жар, то в холод. У обоих выступили слезы, когда два главных героя встретились на поле битвы и умерли на поле битвы другу друга в объятиях. Когда на экране появился ку-клукс-клан, Чарли тесно прижал ногу к ноге Эмискира она так глубоко впилась ему ногтями в колено, что ему стало больно. Когда они вышли, Чарли заявил, что, ей-богу, поедет в Канаду, и поступит в армию, и отправится в Европу поглядеть на великую войну. Эмиска сказала, чтобы он не дурил, а потом как-то странно посмотрела на него и спросила, уж не за англичан ли он. Он сказал, что ему все равно, кто возьмет верх, потому что, кто бы ни победил, в выигрыше останутся одни банкиры.
– Ах, это все так ужасно, – сказала она. – Не будем об этом больше говорить.
Когда они вернулись к Свенсонам, мистер Свенсон сидел в гостиной без пиджака и читал газету. Он встал и, озабоченно нахмурясь, пошел навстречу Чарли, видимо, собираясь ему что-то сказать, но Эмиска покачала головой. Он пожал плечами и вышел из комнаты. Чарли спросил Эмиску, что это старик так хмурится. Она порывисто обхватила его, положила ему голову на плечо и разразилась рыданиями.
– В чем дело, кисонька, ну в чем же дело, кисонька? – бормотал он. А она все плакала и плакала, пока слезы не потекли у него по щеке и по шее, тогда он сказал: – Ну перестань же, ради Бога, кисонька. Ты мне испортишь воротничок.
Она тяжело опустилась на диван, и видно было, что она изо всех сил старается удержаться от слез. Он сел рядом с ней и стал гладить ее руку. Вдруг она вскочила и выбежала на середину комнаты. Он потянулся обнять и приласкать ее, но она оттолкнула его.
– Чарли, – сказала она жестким, натянутым тоном, – мне надо сказать тебе… у меня, вероятно, будет ребенок.
– Да ты что, рехнулась? Ведь я же никогда…
– Ну значит, другой… Господи, я убью себя. Чарли взял ее за руки и усадил на диван.
– Успокойся и скажи толком, в чем дело.
– Побей меня, – истерически хохотала Эмиска, – ну бей, бей кулаком!
Чарли весь как-то обмяк.
– Да говори же, в чем дело, – сказал он. – Неужели Эд? Быть не может.
Она подняла на него испуганные глаза, ее лицо по-старушечьи осунулось.
– Нет, нет… это вот как… Понимаешь. У меня уже второй месяц задержка, и, знаешь, я ничего не понимаю в этом и спросила Анну, и та сказала, что у меня, наверное, будет ребенок и что нам надо непременно сейчас же пожениться, и надо было ей, паршивке, наябедничать обо всем папе, и я не могла сказать ему, что это не ты… Они, понимаешь, думают, что это ты, и папа говорит, что раз уж пошла теперь такая молодежь, что же делать, и надо только нам пожениться, и я думала, что не проговорюсь, и ты бы никогда не узнал, но, милый, я не могла не сказать тебе.
– А, черт, – еле выговорил Чарли. Он смотрел на розовые цветы и бахрому абажура стоявшей возле него на столе лампы, и на бахромчатую скатерть, и на собственные ботинки, и на розы, вышитые на ковре. – Как же это?
– Это случилось, когда ты лежал в больнице, Чарли. Мы выпили ужасно много пива, и он повез меня в отель. Просто я скверная, вот и все. Он швырял деньгами, и мы поехали в такси, и я, должно быть, с ума сошла. Нет, просто я скверная женщина, вот и все, Чарли. Я встречалась с ним каждый вечер, пока ты лежал в больнице.
– Так кто же это? Эд?
Она кивнула и потом спрятала лицо и снова заплакала. – А, сукин сын, сволочь поганая! – повторял Чарли. Она вся съежилась на диване и закрыла лицо руками.
– Он удрал в Чикаго… А, мерзавец, – сказал Чарли.
Ему хотелось скорее вон отсюда на воздух. Он схватил шляпу и пальто и стал торопливо одеваться. Тогда она вскочила с дивана и бросилась ему на грудь. Она прижалась к нему, и руки ее крепко обнимали его шею.
– Честное слово, Чарли, я все время любила тебя. Мне казалось, что это ты.
Она поцеловала его в губы. Он оттолкнул ее, но чувствовал себя слабым и усталым и подумал о том, что возвращаться домой надо по такому холоду, и дома ждет ледяная постель, и потом, черт возьми, в чем дело? И он сбросил пальто и шляпу. Она целовала и ласкала его и заперла дверь в гостиной, и они обнимались на диване, и она позволила ему делать все, что он хотел. Потом, немного погодя, она зажгла свет и оправила платье и у зеркала привела в порядок прическу и пригладила ему, как сумела, волосы, и он перевязал галстук, они осторожно отперли дверь, и она пошла в переднюю и позвала отца. Ее лицо разрумянилось, и она опять казалась очень хорошенькой. Мистер Свенсон и Анна и все девочки были на кухне, и Эмиска сказала:
– Папа, мы с Чарли через месяц женимся.
И все сказали: поздравляю. Все девочки поцеловали Чарли, а мистер Свенсон принес бутылку виски, и все выпили, и Чарли пошел домой, чувствуя себя словно побитая дворняга.
В мастерской работал один парень, Гендрикс, по-видимому, человек бывалый. Чарли на следующий день спросил его, нет ли какого средства против беременности, и тот сказал, что знает рецепт таких пилюль, и в самом деле на другой день принес рецепт, но предупредил Чарли не говорить аптекарю, для чего он их берет. Был как раз день получки, и Гендрикс, освободившись, зашел к Чарли и спросил, удалось ли ему достать пилюли. Коробочка уже лежала у Чарли в кармане, и он собирался в этот день пропустить вечерние курсы и отнести пилюли Эмиске. Но сперва они с Гендриксом завернули выпить. Он не любил чистого виски, и Гендрикс посоветовал пить его пополам с имбирным элем. Так было действительно много лучше, но Чарли стало грустно и скверно на душе, ему не хотелось идти к Эмиске. Они еще выпили, а потом пошли играть в кегли. Чарли взял четыре партии из пяти, и Гендрикс сказал, что теперь он угощает.
Гендрикс был широкоплечий рыжий детина с морщинистым лицом и свороченным на сторону носом. Он стал плести всякие небылицы о веселых приключениях с бабами и объявил, что он по таким делам мастак. Он всюду побывал, гулял и с метисками, и с негритосками в Новом Орлеане, и с китаянками в Сиэтле, штат Вашингтон, и с чистокровной индианкой в Бэтт, штат Монтана, и с француженками и немецкими еврейками в Колоне, и со старухой караибкой девяноста лет от роду в Порт-оф-Спейн. Он говорил, что Миннеаполис – порядочная дыра и что стоящему парню надо поскорее отсюда убираться и искать работы на нефтяных промыслах в Тампико или Оклахоме, где можно заработать монету, можно и потратить ее, как подобает белому человеку. Чарли заявил, что он сейчас же распростился бы с Миннеаполисом, если бы не вечерние курсы, которые ему очень хочется кончить, а Гендрикс возразил на это, что он болван, что книжная зубрежка ни до чего хорошего не доведет и что все, что требуется, – это хорошо проводить время, пока молод и силен, а потом, ну их всех, провались они ко всем чертям. И Чарли сказал, что он согласен, ну их всех, провались они ко всем чертям.