– Вы будто немножко расстроены?
– Ни чуточки! Я попал сейчас в маленькую переделку у озера. Какие-то бродяги пытались бросить меня в воду.
– Как же это?
– Наверно, у них были какие-то сведения – в этом вся штука. Я везу важные донесения от нашего Главного штаба в Руане к вашему президенту. Я проезжал лесом по той стороне… Не знаю, как он там выговаривается, этот проклятый город. Я ехал на мотоцикле сравнительно медленно, потому что дорога была одна грязь, и вдруг увидел четырех бандитов, стоявших поперек дороги. Они мне показались подозрительными; я налег на педали и двинулся прямо на среднего. Он ловко вывернулся. Тогда они начали стрелять, и одна проклятая пуля повредила велосипед. Но я родился в сорочке, и это меня спасло. Я выкарабкался из канавы и удрал от них. Затем я добрался до какого-то другого проклятого города с дурацким названием, и мне там дали эту старую потогонку. Сколько километров до Парижа, янки?
– Пятнадцать или шестнадцать, думается мне.
– Что он говорит, Жан?
– Какие-то люди пытались остановить его на пути. Он курьер.
– Какой урод! Он англичанин?
– Ирландец.
– Будьте благонадежны, мисс, самый настоящий ирландец. Вы подцепили смазливую девочку, янки. Подождите, пока я попаду в Париж. Я получу добрую сотню Фунтов за это дело. Вы из каких мест, янки?
– Из Виргинии. Но я живу в Нью-Йорке.
– Я был в Детройте. Я вернусь туда, чтобы начать автомобильное дело, как только сколочу немного деньжонок. Европа сдохла и воняет, янки! Здесь не место молодому человеку. Сдохла и воняет, вот в чем дело!
– Здесь приятнее жить, чем в Америке. Скажите, вас часто задерживают таким способом?
– Со мной этого еще не случалось, но бывало с моими товарищами.
– Кто же, вы думаете, это были?
– Я почем знаю? Какие-нибудь проклятые тайные агенты, которые вертятся вокруг мирной конференции. Но мне надо ехать. Эту депешу нельзя задерживать.
– Ладно. Пиво на мой счет.
– Спасибо, янки.
Человек встал, пожал руку Эндрюсу и Жанне, вскочил на велосипед и через сад поехал к дороге, пробивая себе путь между железными стульями и столами.
Лакей принес яичницу, с которой начинался их завтрак.
– Какой чудак! Забавная штука жизнь, – сказал Эндрюс. – Нигде в мире человек не пляшет с таким увлечением, как на вулкане.
– Не говорите так, – сказала Жанна, откладывая нож и вилку. – Это ужасно! Мы теряем нашу молодость без всякого смысла. Наши родители небось наслаждались, когда были молоды. Если бы не было войны, мы были бы тоже счастливы, Этьен и я. У моего отца была небольшая фабрика мыла и парфюмерии. Этьен занимал бы великолепное положение. Мне никогда не пришлось бы работать. У нас был славный дом. Я вышла бы замуж.
– Но теперь, Жанна, разве у вас нет больше свободы? Она пожала плечами. Потом выпалила:
– Какой толк в свободе? Что мне с ней делать? Человеку нужно хорошо жить, иметь хороший дом и пользоваться уважением людей. О, жизнь была такой очаровательной во Франции до войны!
– В таком случае не стоит и жить, – сказал Эндрюс злобным тоном, но сдерживаясь.
Они продолжали есть молча. Небо заволокло. Несколько капель брызнули на скатерть.
– Придется пить кофе внутри, – сказал Эндрюс.
– Вы находите забавным, что люди стреляли в человека на мотоциклетке, проезжавшего по лесу. Мне это представляется ужасным, ужасным, – сказала Жанна.
– Посмотрите, вот и дождь!
Они вбежали в ресторан и сели за столик около окна, наблюдая, как пляшут и сверкают дождевые капли на зеленых железных столах. Запах мокрой земли и похожий на грибной запах прелых листьев проникал вместе с сырым воздухом через открытую дверь. Лакей закрыл стеклянные двери и запер их.
– Он хочет удержать весну. Это ему не удастся, – сказал Эндрюс.
Они улыбнулись друг другу поверх кофейных чашек. Между ними снова протянулась симпатия.
Когда прошел дождь, они пошли гулять по влажным полям; они шли по узкой тропинке, покрытой светлыми лужами, в которых отражались голубое небо и белые и янтарные облака; они шли под руку, прижимаясь друг к другу всем телом. Они чувствовали себя очень утомленными, сами не зная отчего, и часто останавливались для отдыха, прислоняясь к сырым стволам деревьев. Около пруда, бледно-голубого, янтарного и серебряного от отраженного в нем неба, они нашли под большим буковым деревом пучок диких фиалок. Жанна с жадностью сорвала их и смешала с маленькими розоватыми на краях маргаритками в туго стянутый букет. На пригородной железнодорожной станции они молча сидели рядом на скамейке, по временам нюхая цветы и настолько погрузившись в томную усталость, что едва могли собраться с силами, чтобы влезть в вагон третьего класса, переполненный публикой, возвращавшейся домой после дня, проведенного за городом. У всех были фиалки, крокусы, цветки, покрытые почками. В их чопорных, городских платьях удержался аромат влажных полей и прорастающих лесов. Все девушки вскрикивали и цеплялись руками за мужчин, когда поезд проходил через туннель или под мостом. Что бы ни случилось, все смеялись. Когда поезд прибыл на станцию, они покинули его неохотно, точно чувствовали, что с этой минуты опять начнется их будничная, трудовая жизнь. Эндрюс и Жанна прошли по платформе, не прикасаясь друг к другу. Пальцы у них были запачканные и клейкие; они трогали почки и давили молодые сочные листья и стебли трав. Городской воздух казался спертым, и в нем нечем было дышать после душистой влажности полей.
Они пообедали в маленьком ресторане на набережной Вольтера, а потом медленно пошли по направлению к площади Сен-Мишель, чувствуя, как вино и теплота пищи наполнили новыми силами их усталые тела.
Эндрюс обнял Жанну рукой за плечи, и они беседовали тихими, интимными голосами, почти не шевеля губами и долго рассматривая мужчин и женщин, сидевших на скамейках обнявшись, и проходящие мимо пары юношей и девушек, которые тихо разговаривали, как они, и прижимались друг к другу всем телом, как они.
– Сколько здесь любовных пар! – сказал Эндрюс.
– А мы – любовная пара? – спросила Жанна со странным смешком.
– Я хотел бы знать… Были вы когда-нибудь безумно влюблены, Жанна?
– Не знаю. В Лионе у нас был мальчик, Марселей. Но я была тогда маленькой дурочкой. Последние известия от него мы получили из Вердена.
– А много было у вас… таких, как я?
– Как вы сентиментальны! – воскликнула она, смеясь.
– Нет. Я хотел знать. Я так мало знаю жизнь, – сказал Эндрюс.
– Я развлекалась, как могла, – сказала Жанна серьезным тоном. – Но я не легкомысленна. Мне очень мало мужчин нравилось. Поэтому у меня было очень мало друзей… Хотите называть их любовниками? Любовники бывают только на сцене, у замужних женщин. Все это очень глупо.