— Смотри: каждый дом окружают тополя и сосны. Здесь выше над уровнем моря, чем в Афинах, и поэтому летом здесь прохладнее. Папа возил нас сюда на пикники.
В Марафоне они поднялись на могильный холм, где были кремированы и погребены 192 павших в. битве афинянина. Генри прочел страничку из Геродота — первое историческое свидетельство об этой освободительной битве.
Третья поездка была на юг, в Коринф. В этом месте перешеек был всего четыре мили шириной. В I веке новой эры Нерон вознамерился отсечь полуостров каналом, дабы сократить морской путь в Италию. Работы вскоре были брошены, и котлован лежал невостребованным уже свыше семнадцати столетий. Отсюда путешественники отправились в древний Коринф, осмотрели агору и храм Аполлона, который все так же караулили восемь монолитных дорических колонн. Генри оценивающим взглядом окинул холм с крепостью-акрополем, близкое море.
— Для охотника здесь есть что покопать. Под нашими ногами лежат, может быть, самые богатые археологические слои.
Однажды, проснувшись, она увидела, что Генри лихорадочно пишет что-то в дневнике. Услышав шорох, он подошел к ней, широко улыбаясь, просветленный.
— Доброе утро, моя прелесть. Сегодня великий день. Я уже записал: «Сегодня, 5-го апреля 1870 года, мы едем в Гиссарлык и начинаем первый пробный раскоп».
Она никак не могла приноровиться к его способности принимать внезапные решения.
— Не понимаю… Ты что. получил фирман? Улыбка медленно сползла с его лица.
— Нет, разрешение еще не пришло… Может, получу его в Константинополе. В полдень из Пирея уходит пароход «Менцахех», и ночью я понял, что надо ехать.
Торопя пробуждение, она поплескала в лицо холодной водой, выпила кофе.
— Генри, нельзя уезжать в такой спешке. Мы совершенно не готовы ехать в Гиссарлык. От турков разрешения нет, инструментов тоже никаких нет. Фрэнк Калверт прислал тебе целый список вещей, необходимых в Троаде, — тачки, кирки, лопаты… Если в Афинах они плохие, то почему в Константинополе лучше? И потом, ты еще не получил от Калверта официального согласия вести раскопки на его половине холма. Нет, мне трудно…
— Трудно меня понять или трудно со мной ехать? — оборвал он ее. — Ты тысячу раз клялась ни в чем мне не перечить и видеть свой долг в том. чтобы слушаться меня. Поверив твоим клятвам, я искренне возомнил, что ты ангел, посланный мне небесами в награду за все перенесенные муки.
Но Софья не дала себя запугать.
— Я люблю тебя слушаться, Генри. Но ведь ты обещал, что в Трое мы будем копать бок о бок, как равные. Если ты видишь во мне «милость господню», то нам нужно принимать решения вместе. Тебя там никто не ждет. Ты знаешь дюжину языков, если не больше, но турецкого ты не знаешь.
— Я выучу его за три недели.
— Генри, это минутный порыв. Тебя взбудоражили нетронутые руины в Коринфе. Если ты начнешь раскопки без фирмана, у тебя сразу начнутся неприятности с турецкими властями. А зачем с ними ссориться, если ты от них целиком зависишь? Я понимаю, тебе не терпится. Мне тоже не терпится. Но я не хочу, чтобы мы нажили неприятности. Лучше давай начнем по-настоящему собираться.
— То есть ты считаешь, что мне просто неймется? — неприязненно спросил он.
— Пожалуйста, взвесь все еще раз.
Генри молча собрал чемодан, затолкал в него какие-то бумаги и вышел из номера.
Подавленная, она долго не могла подняться со стула. Два дня она не выходила из номера, два дня никого не видела. На третий день явился управляющий и предъявил счет. От гнева Генри совершенно потерял голову: он не оставил ей денег расплатиться, даже не сказал, оставаться ей здесь или съезжать. Непонятно, сколько времени он будет отсутствовать. Софья собрала вещи, положила иконку в футляр и наняла экипаж до Колона. «Господи, — думала она, ступая на родной порог, — неужели вся жизнь у меня будет такая? Неужели я так и буду каждую неделю сваливаться на головы родителей?»
К счастью, на себя самое не оставалось ни времени, ни сил. Накануне, в «пальмовое воскресенье», она отстояла службу в их церкви Богоматери на площади Ромвис. Сегодня началась страстная неделя. Празднуя пасху, православный человек духовно возрождается. С каждым днем страстной недели Софья все глубже принимала в себя Христовы муки. Жертва Христова переполняла ее чувством вины перед спасителем, принявшим страдания и за нее.
В Великий четверг она поднялась на рассвете. Спальня выходила на восток, из окна мать вывешивала красное полотно, карауля первые лучи солнца. Вдвоем с Мариго они сварили дюжину яиц, выкрасили их в красный цвет. Софья выпросила разрешение испечь пасхальные просфоры. Приятная суета у плиты лишь на время отвлекла ее от мысли, что Великий четверг—день священный и скорбный. С матерью и сестрой Софья была на заутрене, смотрела на причащение детей. После легкого обеда вся семья снова вернулась в церковь св. Мелетия слушать чтение двенадцати евангелий о страстях.
В страстную пятницу постились. За весь день Софья не сделала и глотка воды. На кухне не разжигали огня. Мужчины не поехали в Афины. Почти весь день Софья провела у стен церкви в ожидании снятия с креста… Под заунывный перезвон колоколов шел крестный ход. Вместе со всеми Софья обошла плащаницу на специальном возвышении посреди храма. Святое место утопало в фиалках и цветах лимона.
На заутрене Великой субботы сумрачное убранство церкви оживили ветки лавра. Отстояв службу, Софья поспешила домой печь кулич. Отец и Александрос уже занимались закланием тучного пасхального агнца.
Все личное отступило от нее. Мирские тревоги утратили смысл. И не праздничные приготовления укрепляли дух, а окончание Христовых мук. упование на другую жизнь, поправшую смерть, на жизнь вечную и для нее самой.
На полунощнице она стояла с белой свечой, возжженной от главной храмовой свечи. Празднуя воскрешение господне, ликующе звонили колокола, на улицах бухали пушки, в небе взрывались петарды. Священники и паства вышли на площадь христосоваться. Софья возвращалась просветленная, радостная, окрепшая духом.
Генри вернулся через две недели. Вид у него был виноватый, но держался он бодро.
— Ты оказалась во всем права, — признался он. — Первого класса на пароходе не было, а вторым я не решился тебя брать, там нет воздуха. Высшая турецкая администрация в Константинополе не допустила меня к себе, хороших тачек и кирок в лавках нет. Два турка из Кумкале, владельцы другой половины Гиссарлыка, несколько дней до хрипоты ругались со мной. Наверное, боялись, что их овцы свалятся в мои траншеи. Я нанял двух землекопов, и турки поначалу согласились взять вместо платы камни, которые мы выроем: они строят мост через Симоис. Потом вдруг являются, кричат и требуют невозможных денег. Я предложил им вдвое против того, что стоила вся их земля, но договориться с ними нельзя. В довершение всего из Дарданелл приехал правительственный чиновник и заявил, что паша крайне недоволен раскопками без разрешения и соответственно официальный фирман будет задержан. Тут я собрался и уехал. Но вот что важно: за какие-то несколько дней всего с двумя рабочими я раскопал большую каменную кладку—около сорока футов в ширину и шестьдесят в длину. Теперь можно быть совершенно уверенным в том, что в холме погребен город.