Иногда он обгонял фру Адельгейд на ее прогулках. Это случалось не часто, он не злоупотреблял этим и ограничивался поклоном издали и коротким разговором на дороге. Несколько раз поручик с женой также посещали его, но на короткое время, по какому-нибудь делу, и хвалили его красивые комнаты.
В последний раз фру Адельгейд пришла одна, и, уходя, пригласила в усадьбу, где он в последнее время бывал так редко.
– Когда я буду иметь удовольствие видеть фру и господина поручика у себя вечерком? – спросил Хольменгро.
Фру Адельгейд поблагодарила и обещала прийти в тот вечер, когда он назначит.
– Чем скорее, тем лучше, – заключила фру Адельгейд, улыбаясь.
Она была так любезна.
Хольменгро стоял на пристани, ожидая поручика и его жену, чтобы поговорить с ними.
Он хотел пригласить их именно сегодня, чтобы развлечь этих родителей, долго стоявших, глядя на море, вслед сыну. Он, было, подумал, не пригласить ли также окружного врача, доктора Муса, но окружному врачу сегодня было некогда, он извинился до следующего раза. У Хольменгро было чутье, подсказавшее ему, что поручику и его жене будет приятнее после разлуки с сыном провести вечер без других гостей.
Он увел их к себе. Фру Иргенс думала, что надо приготовить тонкий ужин, но хозяин распорядился, чтобы подали только изысканную закуску и испанское вино. Хольменгро устроил так из деликатности, не желая соперничать с господской усадьбой.
Фру Адельгейд изумилась, увидав рояль в доме Хольменгро, – великолепный Стейнвей.
– Только что привезли, – сказал Хольменгро, – не будет ли фру так добра первая попробовать его, не окажет ли она эту большую любезность?
Она подбежала к роялю, и волны чудных звуков поплыли в вечернем воздухе.
Кто мог понять этого человека, эту женщину? Голос у нее был огромный, глубокий и мягкий, – фиолетовый. Если ее муж с восточным темпераментом иной раз считал ее холодной, то вряд ли он мог думать это теперь. Что она пела? Тут был и огонь и пепел, тоска и любовь, – сонаты, вихри звуков, хоралы… Продолжалось это недолго, полчаса, нот не оказалось, и ей пришлось умолкнуть, потому что она больше не помнила наизусть. Было ли в том чтонибудь особенное, что фру Адельгейд, окончив одну пьесу, сейчас же переходила, не задумываясь, к другой, – все время, целые полчаса? Можно ли сказать про такого человека, что у него холодная душа? Араб, видно, никогда и не задумывался над этим. Потому что иначе не мог бы оставаться равнодушным.
В комнату вошла фру Иргенс и поблагодарила, говоря прямодушно:
– Позвольте мне поблагодарить вас, фру Хольмсен.
– А вы сами не играете?
– Нет, я училась немного, как все другие. Способностей у меня не оказалось, но немного я все же училась. Совсем пустяки.
– Чудный рояль, господин Хольменгро.
Больше фру Адельгейд ничего не сказала о рояле. А то, чего доброго, ее муж опять заберет себе сумасбродную мысль в голову, вроде как с органом. Муж ее, действительно, носился с мыслью о приобретении этого несчастного органа для церкви.
Это огорчало ее, так как для денег можно бы найти лучшее употребление. Разве она жаловалась на старое фортепиано в доме? Никогда! Но пожелать такого рояля, как у Хольменгро?.. Без сомнения, большого желания у нее не могло быть. Но она молчала. Может быть, она боялась также, как бы Хольменгро не предложил ей свой рояль? Он был богатым американцем, может быть, он предназначал этот ненужный ему инструмент именно для нее, так же, как подарил верховую лошадь Виллацу? Но этот человек был очень чуток, намека с ее стороны было достаточно, чтобы он понял, что подарить ей этот драгоценный рояль было бы бестактностью.
Вообще фру Адельгейд несколько удивлялась ему. Сколько ему могло быть лет.
Приблизительно столько же, сколько поручику, может быть, он несколькими годами старше; он также поседел, но лицо длинное, простое. За время своих скитаний по белу свету он приобрел хорошие манеры, был любезен, но сдержан. Она вспомнила тот ужин, который дал английский капитан, – сегодня вечером она узнала на столе то серебро, которое видела за ужином. Стало быть, он втихомолку устроил этот ужин. Ошибалась ли она? Проявил ли Хольменгро свою деликатность, чтобы она впоследствии обнаружилась? Одно знала фру Адельгейд, что его внимательность не могла выражаться тактичнее, если бы даже был влюблен в нее. Он был человек замечательный и таинственный, но что она знала о королях с Кордильер!
И хотя раз или другой – изредка – этот человек позволял взглянуть в свою душу, – то что же из того? И мало кто так редко позволял это, хотя и по рождению, и по воспитанию он не принадлежал к образованному классу.
Фру Адельгейд вспомнила о своей поездке в Англию. Все время он держал себя спокойно и приветливо, с утра до вечера он был ее спутником, – всегда интересным, всегда внимательным. На пароходе были другие дамы, но ни одной из них он не оказывал внимания; была одна молодая красавица, племянница капитана, привыкшая к ухаживанию, – ее звали фрекен Оттезен. На нее Хольменгро и не смотрел. Вечером же он пришел и сказал, что с ними едет секретарь датского посольства в Лондоне, – важный пожилой господин со свитой.
– Не желает ли фру поговорить с ним?
– Нет, с какой стати! – ответила она, взглянув на него. На это он не мог ответить ничего. Она улыбалась про себя, вспоминая об этом; впрочем также ответила ему комплиментом: «Нет, благодарю вас, ваше общество для меня самое приятное!»
Без сомнения, в этом человеке много своеобразного. Он успел рассмотреть все на борту парохода, а, между тем, ему импонировал старый секретарь посольства.
Вечером она видела его стоящим у трапа на палубе в ожидании, пойдет ли дипломат вверх или вниз.
– За доктором, вероятно, опять посылали из какого-нибудь дома, – заметил господин Хольменгро, смотря в окно.– Вот его бот причалил к берегу.
– А, доктор! – сказала фру Адельгейд.– Я рада, что у нас нет больных, которым нужен бы доктор. Право, не знаю… но было бы неприятно.
Муж взглянул на нее.
– Я хотела сказать: иметь больных в доме, – помолчав, быстро прибавила она.
Хольменгро подошел и сказал:
– Я думаю, не устроить ли мне собственную врачебную помощь для окрестного населения.
– Зачем? – спросил поручик.
– Доктор Мус часто уезжает надолго. Он не успевает вовремя к больному. Мои люди уже давно говорят об этом.
Таким образом, фру Адельгейд могла успокоиться, и у нее появился новый взгляд на значение господина Хольменгро: он мог завести собственного врача. Но ведь она тут ни при чем.
Затем же? Ведь этот доктор… как его… Мус, кажется? Человек знающий и надежный? Не правда ли, Виллац, господину Хольменгро нечего этого заводить.
– Да нечего, – ответил поручик.