— Я постараюсь повидать её.
— Конечно. Гина из Рутена. Маленький дворик в Южной деревне. Я сказал ей: пусть она и её семья хворают сколько им угодно, я даром буду давать им лекарства. Ха-ха, странное признание, но зато чистосердечное.
— Это далеко?
— Нет. Но ведь мы можем пойти к ней вместе?
— Да, если вы обещаете хорошо себя вести.
— Что?! — восклицает он. — Посреди дороги?
— Я вам не верю.
— Другое дело здесь, — говорит Хольм и осматривается по сторонам.
— Вы с ума сошли!
— В моих объятиях...
— Замолчите!
— Вот в эту дверь.
— Ха-ха, хороши бы мы были! Ведь это кухня.
— Вот видите, к чему это ведёт. Вы до сих пор держали меня в неведении. Я хочу сказать — относительна двери.
— Молчите! Вы ничего не хотели сказать. А относительно женщины? Когда мы пойдём?
— В день и час, который вам будет угодно назначить.
— У вас, вероятно, отличный помощник в аптеке.
— Отличный.
— Потому что вы и день, и ночь отсутствуете. Вас никогда нет в аптеке.
— Наоборот. Теперь, в отсутствие доктора, я очень много работаю. Особенно по понедельникам.
— Почему — особенно по понедельникам?
— Люди невоздержанно любят по праздникам, потому что тогда у них много времени. А по понедельникам приходят за каплями.
— Выдумщик!
— Честное слово! Им нужно что-нибудь подкрепляющее.
— Что же вы им даёте в таких случаях?
— А что вы сами принимаете, когда устаёте от такого рода занятий?
— Я никогда не устаю — от такого рода занятий, как вы говорите.
— И я тоже, — к сожалению, — говорит Хольм. — Поэтому я не знаю, что мне им дать. Я давал им серную мазь. Что вы об этом думаете?
— Зачем? Чтобы мазаться?
— Нет, они принимают её внутрь.
— Нет, этого быть не может! — Фру взвизгивает от смеха.
— Нет, это так, потому что в ней есть мышьяк, который я иначе не решаюсь давать без рецепта от доктора.
— Мы можем пойти к этой женщине сегодня же.
Хольм: — О, благодарю вас, благословляю вас! Если б вы только знали, как красиво вы это сказали! Ваш голос — звон золотой струны под сурдинку...
— С часу до двух у меня ученик. Потом обед. Мы можем пойти в три часа.
— Замечательно удобно! Никто, кроме вас, не может угадать так мой единственный свободный час.
— Ха-ха-ха!
— Нечего над этим смеяться. Вы всегда попадаете в цель, раните меня. «Сердце от этого становится таким большим», — как пишут в книгах. Я никого не знаю похожего на вас, кто был бы так любезен, и красив, и мил, и привлекателен
— Ни одного порока?
— Нет, у вас есть порок,
— Какой же?
— Вы холодны.
Фру молчит.
— Привлекательны, но холодны.
Фру: — А вы кто? Только говорун. Вот именно. Вы хвастаетесь испорченностью, вы афишируете, делаете вид. Но всё это — одно притворство.
— Вот это здорово! — сказал Хольм.
— Ну, а теперь ступайте. Сейчас у меня будет мой первый урок за сегодняшний день.
— Вы серьёзно думаете то, что сказали?
— По крайней мере, отчасти.
— Знаете что, фру, вам бы следовало дождаться меня, вместо того чтобы приехать сюда с этим вашим торговцем марок.
— Ну, знаете что, я всё-таки предпочитаю его вам.
— Вот здорово! — опять сказал Хольм.
— Да, предпочитаю.
— Тогда я не пойду с вами к Гине в Рутен.
— Нет, пойдёте!
— Ни в коем случае!
— Послушайте: как вы думаете, могу ли я надеяться на успех у фрёкен Марны?
— У кого?
— У Марны. У Марны, дочери Теодора из Сегельфосского имения.
— Этого я не знаю.
— Она мне очень подходит. Она из этих многообещающих натур, большая и великолепная. Мне же надо когда-нибудь жениться.
— Да, надо. И вам, как нам всем. Попробуйте взять Марну.
— Вы мне это советуете?
— О нет! В сущности — нет.
— Люблю-то я вас.
— Теперь уходите.
— Значит, я зайду за вами в три часа.
И они отправились, — аптекарь со своей гитарой на широкой шёлковой ленте через плечо, а фру под руку со своим мужем. Да, почтмейстер освободился от своих дел и пошёл с ними.
— Она так ко мне приставала, — сказал он.
Хольм подумал, вероятно, что ещё не известно, кто к кому приставал.
Его ужасно бесило, что почтмейстер присоединился к ним, эта особа, эта личность, которая не даст ему подурачиться и пошутить с дамой. Но погода была отличная, и кругом зеленели, цвели и благоухали луга и поля, щебетали птицы, на деревьях были уже крупные листья, на дороге ни души.
Почтмейстер Гаген отнюдь не был человеком, которого можно было не замечать. Немного ниже среднего роста, но хорошо сложенный и плотный; вид у него был умный, отличный вид. Он не обнаруживал готовности болтать о пустяках, но он не говорил и глупостей.
— А что, если мы покажемся на дворе у фру Лунд? Она так одинока в данное время.
Хольм: — Но боже, что же мы будем там делать?
— Вы будете играть, а Альфгильд петь.
— А вы сами?
— А я пойду с шапкой.
Никакого сочувствия. Да почтмейстер, пожалуй, и не ждал его; вероятно, он сказал это только для того, чтобы не молчать всё время.
— Всё-таки странный это случай — совсем вырванный глаз! — сказал он.
Хольм прервал его и тут же сочинил:
— Что же тут странного? Доктор возвращается от больного, он торопится, бежит сокращённым путём через лес и прямо глазом натыкается на сучок. Что, если это случилось именно так?
— Ах, так это было так! Но ведь в Будё ему исправят?
— Нет. Он телеграфировал, что ему придётся поехать в Троньем. Может быть, он уже уехал.
Разговор прекратился. Но почтмейстеру опять показалось, что нужно что-нибудь сказать.
— Только бы нам не спугнуть хозяев, к которым мы идём. Нас слишком много.
Xольм: — Да, слишком много.
— Да я, пожалуй, могу спрятаться где-нибудь снаружи.
— Ни в коем случае! — говорит его жена и прижимает к себе его руку.