— У тебя, небось, и денег-то нет, — сказал Александер.
— Я бы и сам мог покупать, — продолжал Август, — но я не знаю, понравится ли консулу, что столько людей ходит к нам на двор. Я бы мог также открыть контору и нанять конторщика здесь, в городе, но это не годится, пока я служу у консула и ем его хлеб. Вот, не хочешь ли сигару?
Цыган взял сигару и сказал:
— Но я не стану курить её, после того как она побывала в руках у такой старой дряни, как ты. Меня тошнит от одного твоего вида.
Они стали браниться и ссориться, но под конец пришли к тому заключению, что цыган будет ходить по деревням и скупать овец все те дни, когда он свободен от ловли и копчения лососей. Александер получил приказ каждый раз составлять надлежащий документ на покупку, чтобы продающий в день, сделки сам отводил животных на гору, и чтобы ко времени спуска животных с гор был заготовлен на зиму корм, и так, далее.
Цыган должен поторапливаться: дело спешное, — лето уже подходит к концу, а Август хочет использовать гору возможно скорее, сейчас же; пусть Александер приступает к делу завтра же.
— Понял ты это? — спросил он.
Цыган задал удивительно дельный и умный вопрос:
— А какие это должны быть овцы, мясные или на шерсть?
— То есть как?
— На что тебе нужны овцы — на убой или для шерсти?
Август помолчал немного
— И для того и для другого.
Но ему было досадно, что он не знал разницы между различными породами овец.
Они погрызлись ещё некоторое время из-за этого и из-за многого другого. Александеру трудно было поверить, что у Августа были деньги, и он потребовал, чтобы тот показал их. Ибо откуда же у него могло быть несколько сот крон, когда никто об этом ничего не знал? Что касается вознаграждения Александеру, то оно было установлено в процентах, получалась довольно круглая сумма, так как каждая взрослая, овца оценивалась в восемнадцать крон, а каждый ягнёнок в десять крон.
— Смотри, вот я доверяю тебе пятьсот крон. Можешь начать завтра же.
— Да у тебя страсть сколько денег! — воскликнул Александер. — Ты нашёл бумажник?
— Да, я нашёл его, когда раз убирал свой мешок.
— Ночью, когда ты спишь, он при тебе?
Август: — Бумажник? Нет, я оставляю его в кармане и куртку вешаю на гвоздь. А сам ложусь в постель.
Следующий день ушёл у него на одинокую прогулку. Август надел старое платье и взял с собой только немного еды и револьвер с сотнею патронов. Он пошёл вокруг большого горного озера.
Опять идея? Да, идея.
Исследование горного озера давно тяготело над ним как невыполненная задача, он не мог откладывать его дальше. Хотя бы ценою всего состояния, чести и жизни, он должен узнать, водится ли в озере форель. Затем — развёл ли её там Теодор, отец консула? Или же она поднялась по ручью с моря? Существовал ли вообще такой ручей?
Старый На-все-руки лёгок на подъём, он пробирается через расселины и скалы, иногда идёт вброд, иногда ему приходится обходить, но он упорно продвигается вперёд, шаг за шагом приближается к цели. В нём есть основательность. В полдень Август считает, что прошёл приблизительно полпути; охотничий домик давно исчез из виду, но ему не попалось ни одного ручейка, который вытекал бы из озера. Он съел обед, вынул револьвер и начал стрелять. Это были упражнения в стрельбе на расстояние, на быстроту; он стрелял сквозь карман, стрелял левой рукой, стрелял назад, с закрытыми глазами, проделал всю серию выстрелов. Он стрелял и смеялся. Что за удовольствие, какая радость! Выстрелы подобны музыке, ха-ха-ха!..
Потом он тщательно вычистил свой любимый револьвер и опять пустился в путь.
День начал склоняться к вечеру, рыба стала прыгать над водой за комарами, и не маленькая рыбка, а форель, иногда, изгибаясь, она кувыркалась в воздухе.
Множество ручьёв стекало с ледников в озеро, но ни один ручей не бежал из озера по направлению к морю.
В шесть часов вечера он добрался до той большой реки, которая ниже по течению становилась Сегельфосским водопадом. В это время года река была не очень полноводна, но всё же он не мог перебраться на ту сторону. Конечно, нет. Он сделал вид, что знал об этом заранее, но в сущности это было для него ударом. Теперь он очутился в затруднительном положении. Ему оставалось только идти обратно той же дорогой, вокруг озера, или же спуститься по крутому скалистому обрыву вдоль водопада до большого моста на просёлочной дороге. Что же ему выбрать?
Он сел и начал насвистывать, так, ни с того ни с сего, чтобы развеселиться, потом стал шёпотом разговаривать с самим собой:
— Разве я собирался переходить реку? Совсем нет, я же говорил, что даже пароход этого не сделает, — не так ли? Мне прекрасно это известно, я предупреждал заранее.
Он решил попробовать спуск по обрыву к водопаду и тронулся в путь. Это должно удаться. Он много раз видал скалу снизу, она казалась ужасной; но ведь ему приходилось плыть на опрокинутой лодке и висеть на реях, это было невесть сколько лет тому назад, он и до сих пор был худ и лёгок.
Август стал спускаться с уступа на уступ. Он приближался к водопаду, гул стал возрастать. Август не мог больше шептать и обманывать самого себя всякими выдумками, ему необходимо сосредоточиться и быть осторожным.
У водопада он останавливается. Дальше идти невозможно: под ним пропасть, а рядом поставить ногу некуда. В юности ему приходилось висеть, ухватившись за рею, это верно, но он никогда не висел, держась за шаткий камень. Это невозможно. Ух! Глубоко внизу он видит старую заброшенную мельницу Хольменгро, ещё подальше небольшую заводь, где он недавно крестился. Ах, это уже порядком позабытое вторичное крещение в Сегельфосском водопаде! Вон там оно свершалось, а Корнелия стояла и глядела. Сырой туман поднимается к нему от водопада, и он опять начинает ползти вверх. Иначе ничего не поделаешь. Поднявшись до половины, он садится и отдыхает. Гула водопада больше не слышно.
— Я же говорил, что ничего не выйдет, — шепчет он. Но нет худа без добра. Он тут же, на месте, изменил свой маршрут и вскочил на ноги. Пройдя довольно длинный кусок к востоку, он сможет наискось пересечь Овечью гору и оттуда спуститься прямо в Южную деревню. Это во всяком случае будет ближе, чем обходить ещё раз всё озеро, а он ничего не имеет против, чтобы опять попасть в Южную деревню.
Часа через два он повстречал своих собственных овец и пастухов. Овцы, круглые и сытые, улеглись уже на ночь. Иёрн Матильдесен и его жена сидели под навесом скалы, ели хлеб и запивали чёрным кофе. Им было хорошо под этой кровлей; мешок с сеном и овчина выглядывали из глубины за ними, это был их дом в горах. Лучше и быть не могло. Вальборг была красивая женщина, а Иёрн был совсем другим человеком, когда ему не приходилось бороться за существование.
Они приняли сегодня тридцать одну овцу, — рассказали они; вместе с двадцатью семью прежними это составляло всего пятьдесят восемь животных. Впрочем, они считали по двадцати штук за раз, чтобы не слишком утруждать свои слабые головы: почти что три раза по двадцати называлось это у них, когда овец было пятьдесят восемь.