— Дай-то Бог!
— Вот посмотрите. Имейте в виду, дон Марио, я из-за этого не сбавлю ни единого реала. Потрудилась я на совесть.
— Ладно, ладно, договоримся.
— Чего еще договариваться, нет-нет, все договорено. Смотрите, я ведь и на попятный могу пойти!
— Ладно, ладно.
Дон Марио хохотнул с явным желанием показать себя человеком, опытным в таких делах. Донья Рамона все же хотела поставить все точки над i.
— Значит, согласны?
— Согласен, согласен.
Возвратившись к столику, дон Марио сказал:
— Для начала будете получать шестнадцать песет. Понятно?
Тот, что сидел за столиком, ответил:
— Да, сеньор, понятно.
Тот, Другой, — неудачник, есть у него кое-какое образование, но пристроиться он нигде не может, судьба, видимо, такая невезучая, да и со здоровьем плоховато. В их семье чуть не у всех чахотка — вот недавно одного из братьев, по имени Пако, освободили от военной службы, потому что бедняга уже еле ноги тянет.
Подъезды домов уже заперты, однако в мире ночных гуляк жизнь продолжается, и они все более редкими группами движутся к автобусу.
Когда спускается ночной мрак, улицы зияют алчной и таинственной чернотой, и ветер, завывая меж домами, крадется мягкой волчьей поступью.
Мужчины и женщины, которые в этот час устремляются к центру Мадрида, — заядлые ночные гуляки, им невмоготу сидеть дома, они уже привыкли полуночничать; это богатые посетители всяких кабаре и кафе на Гран-Виа, где столько надушенных соблазнительных женщин с крашеными волосами, разодетых в нарядные черные шубки, эффектно отливающие серебристой сединой; но есть и ночные бродяги с пустым кошельком, которые отправляются в гости поболтать или идут в кафе выпить рюмочку. Все что угодно, лишь бы не сидеть дома.
Случайные ночные прохожие, любители кино, которые по вечерам выходят лишь изредка и никогда не слоняются без цели, а спешат в определенное место, те уже разошлись по домам до того, как закрылись подъезды. Сперва хорошо одетые посетители центральных кино — они спешат и стараются поймать такси: это завсегдатаи «Кальяо», «Капитоля», «Дворца Музыки», произносящие имена актрис почти без ошибок, некоторые из них даже получают иногда пригласительные билеты на фильмы, что идут в английском посольстве на улице Орфилы. Они знают все о кино и не говорят, как посетители окраинных кинотеатров: «Это потрясающий фильм с Джоан Крауфорд», — нет, они, как бы делясь с посвященными, скажут: «Очень милая комедия Рене Клера, вполне французская», или: «Это великая драма Франца Капры». Правда, никто из них точно не знает, что значит «вполне французская», но это неважно; наше время — время дерзких суждений, мы участвуем в спектакле, на который иные простодушные люди изумленно глядят из зала, не очень-то понимая, что происходит, хотя на самом деле суть совершенно ясна.
Посетители окраинных кинотеатров, не знающие фамилий режиссеров, появляются чуть попозже, когда двери подъездов уже заперты; они хуже одеты, идут не торопясь, лица их более беспечны, во всяком случае, в эту пору. Они ходили пешочком в кинотеатры «Нарваэс», «Алкала», «Тиволи», «Саламанка» и смотрели там фильмы уже прославившиеся, правда, слава эта чуть поблекла после нескольких недель демонстрации на Гран-Виа, фильмы с красивыми поэтическими названиями, намекающими на страшные загадки человеческой жизни, которым не всегда дается разгадка.
Посетителям окраинных кинотеатров придется немного подождать, пока им покажут «Подозрение» или «Приключения Марко Поло», или «Если бы солнце не взошло».
Полицейский Хулио Гарсиа Моррасо, в который уже раз дойдя до угла, вспомнил о Селестино, хозяине бара.
«Этот Селестино — чистый дьявол! Чего только от него не услышишь! Да, котелок у него варит, и книг этот парень перечитал уйму».
А Селестино Ортис, вспомнив насчет слепой ярости и животного, убрал свою книгу, единственную свою книгу, с бутылок вермута и спрятал ее в ящик. Странно все устроено! Мартин Марко ушел из бара цел и невредим лишь благодаря Ницше — не то бы получил бутылкой в голову. Если бы Ницше встал из гроба и узнал об этом!
Глядя из-за занавесок окна в цокольном этаже, донья Мария Моралес де Сьерра, сестра доньи Клариты Моралес де Перес, жены дона Камило, того самого мозольного оператора, что живет в одном доме с доном Игнасио Гальдакано, который не смог присутствовать на собрании у дона Ибрагима, потому что мозги у него не в порядке, — итак, донья Мария говорит своему супругу, дону Хосе Сьерре, служащему министерства общественных сооружений:
— Ты обратил внимание на этого полицейского? Чего это он все ходит взад-вперед, будто кого-то поджидает?
Муж не ответил. Когда он читает газету, он совершенно отключается, словно уносясь в безмолвный далекий мир, за тридевять земель от свой жены. Если бы дол Хосе Сьерра не приобрел столь ценного навыка полностью отключаться, он бы не смог у себя дома и газету почитать.
— Вот он опять возвращается. Ах, как бы я хотела знать, что он тут делает! Ведь в нашем квартале всегда тишина и порядок, люди тут живут солидные. Лучше пошел бы он туда, на пустырь, где была арена для боя быков, там темень хоть глаз выколи!
Территория бывшей арены находится в нескольких десятках шагов от дома доньи Марии.
— Вот там совсем другое дело, там могут и напасть, и ограбить! А здесь что? Господи Боже милостивый, да здесь тишь да гладь! Здесь мыши и те не скребутся!
Донья Мария оглянулась с улыбкой. Муж ее улыбки не видел, он продолжал читать.
Викторита все плачет и плачет, разные планы беспорядочно теснятся в ее мозгу — пойти в монахини, пойти торговать собой, все будет лучше, чем жить дома. Если бы ее жених мог работать, она предложила бы ему бежать вместе — неужто же они, оба работая, не смогли бы прокормиться! Но бедный Пако — это ясно — уже ни на что не способен, весь день только лежит не вставая, даже говорить у него нет сил. Какая жестокая судьба! Люди говорят, болезнь эта, которой болен Пако, иногда проходит — только надо хорошо питаться и уколы делать; ну, если и не совсем проходит, то, во всяком случае, можно поправиться и тянуть еще много лет, и жениться, и жить, как все люди. Но Викторита не знает, как раздобыть денег. Вернее сказать, знает, но не может на это решиться; если Пако узнает, он сейчас же ее оставит, шутка сказать! А ведь если Викторита и решилась бы на что-нибудь ужасное, так только ради него одного, ради Пако. Временами Викторите кажется, что Пако ей скажет: «Ладно, делай что хочешь, мне это безразлично», — но вдруг она осознает, что это невозможно, что Пако никогда ей так не скажет. Дома жить Викторита больше не может, в этом она уверена; мать отравляет ей жизнь, с утра до ночи грызет. Но и решиться на что-нибудь очертя голову, оказаться без всякой поддержки очень рискованно. Викторита все рассчитала, конечно, есть в этом деле и плюсы, и минусы: если все пойдет хорошо, тогда будешь кататься как сыр в масле, но чтобы все шло хорошо, такого почти не бывает, а чаще все идет очень даже плохо. Главное — надо, чтобы везло и чтобы кто-нибудь о тебе заботился, только кто же будет о ней-то, о Викторите, заботиться? Среди ее знакомых нет ни одного, у кого хоть десять дуро накоплено, все живут на жалованье. Викторита чувствует себя очень усталой, в типографии она все время на ногах, жениху с каждым днем все хуже, мать ругается без умолку, командует всеми, отец — человек бесхарактерный, вечно пьян, на него ни в чем нельзя положиться. Кому счастье привалило, так это Пируле, которая работала с Викторитой в типографии, тоже упаковщицей: ее взял в любовницы один сеньор, содержит, как королеву, все капризы ее выполняет, да еще любит ее и уважает. Можно бы у Пирулы попросить денег, она не откажет, но Пирула, ясное дело, даст не больше чем каких-нибудь двадцать дуро, да и с чего она станет давать больше? Теперь Пирула живет, как герцогиня, все называют ее сеньоритой, она хорошо одевается, имеет отдельную квартиру, даже приемник у нее есть. Викторита однажды встретила ее на улице — всего один год прожила она с этим сеньором, а посмотреть только, какая стала, совсем другая женщина, даже как будто ростом выше кажется. Да, вот это счастье, о таком Викторита и не мечтает…