Мы не можем взять на себя ответственность за ее продолжающееся непослушание и предлагаем забрать ее из нашего учебного заведения. Возможно, ей больше подойдет учеба в местной муниципальной школе».
* * *
Миллисент Миллс перегнулась через стол и швырнула письмо в сторону Мадди, сидевшей с опущенной головой.
Она выглядела настоящим ангелочком, но эффект портили подергивавшиеся в лукавой улыбке губы.
– И что ты скажешь в свою защиту? Почему не носишь глазную повязку?
Но Мадди не виновата, что вечно попадает в неприятности. Не то чтобы она была злая, или легкомысленная, или глупая… просто каким-то образом девочка не вмещалась в ту смирительную рубашку, в которые школа любила обряжать своих учеников. Возможно, дело было в необходимости носить повязку на здоровом правом глазу и очки, чтобы исправить зрение в левом, настоящем лентяе!
Ее проблему можно было описать одним словом: непослушание. Прикажи ей сделать одно, и она сделает прямо противоположное. И ничего тут не поделаешь!
– Перестань ухмыляться! – завопила бабушка голосом театральной королевы. – Джордж, хоть ты скажи ей, – вздохнула она, обращаясь к сыну, хотя все знали, что он человек настолько мягкий, что и блоху убить не в состоянии. – Что скажет твоя мать, узнав, что тебя исключили из школы? Столько месяцев они оплачивали счета! И вот награда!
Это было не совсем правдой, поскольку деньги родителей поступали по крохам, и никогда вовремя. За школу платили из прибылей паба, а они были совсем невелики.
– Не волнуйся, если я останусь здесь, сэкономим деньги, – предложила Мадди, чувствуя, как быстро собираются грозовые тучи. – Я найду работу.
– Моих внучек из школ не исключают! А работать ты имеешь право с четырнадцати лет. Не раньше. И это после того, как мы принесли столько жертв ради твоего образования… к тому же я обещала твоей маме… – Когда бабушка входила в раж, она начинала глотать гласные, а грубоватый йоркширский акцент становился заметнее. – Не для того я трудилась все эти годы, чтобы позволить тебе так себя вести. Я в тебе очень разочарована!
– Но я ненавижу школу, – заныла Мадди. – Там скука смертная. Я ни на что не гожусь и никогда не получаю хороших оценок. И вообще, я не хочу эвакуироваться. Мне здесь нравится. Я хочу остаться в «Фезерс».
– Никого не интересует, что тебе нравится или не нравится. В мое время детей было не только не видно, но не слышно, – продолжала бабушка. – Где твоя глазная повязка? На всю жизнь останешься косой, если будешь ее снимать!
– Ненавижу ее! В школе меня дразнят, называют Джоном Сильвером, Черным пятном… а форма эта дурацкая? Я ее тоже ненавижу! Интересно, тебе бы понравилось каждый день носить саржу цвета шкуры осла и блузку из фланелета с широкими трикотажными панталонами? У меня от них все чешется. Ненавижу колючие чулки! А Сандра Боулс оттягивает мои подвязки сзади, а потом отпускает, и они щелкают меня под коленками, ужас как больно! А мои туфли она прозвала угольными баржами. На мне все поношенное, одежда болтается, и меня постоянно обзывают. Дурацкая школа!
– «Святая Хильда» – лучшая школа для девочек во всей округе. И вообще, если у тебя есть, что носить, считай, повезло. После налета у маленьких ребятишек из Ист-Энда и нитки не осталось. Идет война, если ты помнишь об этом, – ответила бабушка. Этим она объясняла все ужасы, которые случались в жизни Мадди.
– Эти спортивные штаны мне тоже кажутся колючими, матушка, и она маловата для тех старых обносков, которые ты купила, – немедленно бросился на защиту племянницы дядя Джордж. И, хотя он был занят инвентаризацией, все же с сочувствием смотрел на племянницу.
– Все мы обязаны чем-то жертвовать, и Мадди придется носить то, что куплено.
Теперь бабушка Миллс оседлала любимого конька:
– Не для того я провожу на ногах двенадцать часов в день, чтобы она бросала школу, когда пожелает. Довольно и того, что Артур и Долли бог знает где…
– Довольно, матушка, – перебил дядя Джордж. – Моя сестра будет вечно благодарна за то, что ты взяла ее дочь. А теперь пора заниматься делом, а Мадди может проследить, чтобы все противовоздушные меры безопасности были приняты. Руки должны быть на ручном насосе, так ведь?
Брат матери был воплощением доброты, и, казалось, ничто не могло выбить его из колеи. Даже нормы на бензин и продукты. Он умел жить в любых обстоятельствах. А когда у Мадди не было сладкого, в его карманах всегда находились грушевые леденцы. Он вечно совершенствовал рессорную двуколку, в которую запрягал пони, так что они могли в любой момент поехать в город. Даже навоз собирался и шел на удобрение огорода. Ничего не пропадало зря.
Разговоры о войне были в баре запрещены. Словно с потолка свисало невидимое объявление: «Здесь о войне не говорят». Мадди знала, что дядя Джордж каждый день с мрачным видом читал «Телеграф», а потом изображал улыбку перед мальчиками в голубых летных мундирах. Он хотел вступить в армию, но не прошел комиссию, потому что лишился пальцев ног на Первой мировой и поэтому хромал. Мадди втайне радовалась этому обстоятельству. Она любила дядю Джорджа.
Папа на той войне тоже попал под газовую атаку, и его грудь стала слишком слаба. Поэтому его вкладом в дело победы были разъезды и выступления перед войсками.
Не все каждый день читали газеты, но многие с ужасом узнавали о воздушных битвах над Ла-Маншем и ожидали худшего. В Англии было объявлено военное положение. Началась эвакуация. Обязанностью Мадди было следить, чтобы бомбоубежище было снабжено флягами с водой и одеялами, занавески задернуты и полы были сухими. Вечером она помогала закрывать окна ставнями, чтобы обеспечить затемнение, и заранее готовила факел, на случай, если придется ночью бежать в убежище через то, что когда-то называлось площадкой для боулинга.
«Фезерс» была одной из пяти старых гостиниц, рассыпанных вдоль двух больших дорог, ведущих в Ливерпуль и Манчестер, она находилась практически на границе города Чадли. Ее крышу покрывала старая черепица, во дворе, неподалеку от конюшни, без дела стояла машина – не было талонов на бензин. Для местных жителей был открыт бар. Влюбленным парочкам и коммивояжерам предоставлялись комнаты.
Площадка для боулинга была превращена в участок с бомбоубежищем, вырытым в яме, крышей служило рифленое железо, покрытое пластинами торфа. Убежище было сырым, там пахло плесенью, но Мадди чувствовала себя в этом помещении в безопасности.
В доме у нее была своя спальня, под самой крышей. Их жилище находилось неподалеку от нового военного аэродрома, и летчики часто толпились в баре, пели и дурачились чуть не до рассвета. Здесь они попадали в своеобразный, свободный от войны мир, наполненный табачным дымом, шумом и буйными играми. Мадди не пускали в бар, но иногда ей удавалось мельком увидеть летчиков, перепрыгивавших через стулья и затевавших чехарду. Они казались малышами на детской площадке.
Во время ночных налетов Мадди часто считала, сколько самолетов взлетело, а сколько приземлилось – все равно взрывы бомб не давали уснуть. Все уже знали об ужасных пожарах в Лондоне и то и дело прислушивались к стрельбе зениток, защищавших небо Ливерпуля и Манчестера.