Перед ее глазами стоял папа, энергично барабанивший по клавишам, улыбавшийся поющей маме. Он курил коричневую трубку, когда читал Мадди сказку перед уходом в театр, устраивал площадку для боулинга, тихо бормотал ругательства себе под нос, сидел в старых вельветовых брюках и джемпере, протершемся на локте, махал шляпой из окна поезда, пока состав не скрывался из виду. Она просто не могла представить его живущим в этом доме.
Больше ничто не радовало Мадди: ни песенки из приемника, ни походы по снегу в школу. Мадди только и хотела, что забраться под одеяло и читать. Она снова проглотила «Джейн Эйр», «Маленьких женщин» [28] , «Энн из Зеленых Мезонинов» [29] . В аптеке можно было взять книги для чтения: она выполняла функции общественной библиотеки. Но книги были явно не для ее возраста. Но она все равно их читала. Они давали некоторое утешение, потому что теперь она знала, что и другие девушки страдали, пережив смерть близких.
Ей больше не нравилось ходить в школу. По ночам сильно болел живот, поднималась температура, снились кошмары, из-за чего она пропускала занятия.
Мадди словно боялась выходить из дома, но чувствовала себя в безопасности на кухне. Помогала Илзе, делала молочные напитки для стариков, у которых оставалось единственное развлечение – одеться и спуститься вниз до полудня.
Из-за них дом немного походил на отель: постоянное хождение вверх-вниз по лестнице. У тети Джулии был свой распорядок, у бабушки – свой, тетя Плам вечно гуляла с собаками, ухаживала за двумя лошадьми или помогала в хостеле.
Иногда Мадди удавалось целый день не думать о том, что она больше никогда не увидит маму и папу, но в другие дни на нее накатывала волна ужаса. Теперь она одна в целом мире! Панда, конечно, помогала, но это была всего лишь плюшевая игрушка. Она повзрослела, но дорогая панда помогла ей пережить самые трудные годы.
Если Мадди притаится, никто не заметит, что она не была в школе, пока не соберутся на чай в половине пятого. Она помогала Илзе печь лепешки и овсяное печенье.
К тому времени, как в дом врывалась тетя Плам и, увидев ее, небрежно спрашивала: «Тебе лучше, дорогая»? – Мадди находила в себе силы слабо кивнуть. Больше вопросов не задавалось, пока все не начиналось снова: мокрая постель, головные и желудочные боли.
Она умудрилась оставаться дома всю неделю, пока бабушка не послала за доктором Дэвидом. Он щупал ей живот, давил, заставил высунуть язык, посмотрел за ушами и оглядел с головы до ног.
– Некоторый упадок сил, вполне понятно, после всего, что пришлось пережить бедняжке. Но, думаю, пора что-то делать с глазом, иначе станет хуже со зрением.
Он всегда интересовался ее косоглазием, а не животом! Из докторского саквояжа появилась бутылка с укрепляющим средством и записка с адресом хирурга в Лидсе.
– Давайте сначала поставим девочку на ноги, прежде чем заниматься ее глазами. Похоже, прежний хирург не слишком хорошо выполнил свою работу, – категорично заявила бабушка. – Девчонка – кожа да кости. Можно подумать, мы морим ее голодом! Ни дюйма плоти!
Она пощупала руку Мадди, словно курицу, из которой собиралась варить суп.
– Да господь с вами, миссис Белфилд, она крепкий орешек. И худа, как чистокровка, а не упряжная лошадь. Но я бы послал ее в балетный класс, чтобы выпрямить эти сутулые плечи, прежде чем у нее вырастет горб. Она должна стать высокой.
Именно поэтому Мадди собиралась в Скарпертонскую Академию танцев мадам Дрисдейл, где будет обучаться основам балетного искусства.
– Неужели я должна туда ехать? – стонала девочка. – Я совершенно безнадежна в танцах, и это так далеко отсюда! Почему бы Глории тоже не поехать со мной?
– У Батти нет денег, чтобы платить за уроки, дорогая, и за проезд на автобусе, – объясняла тетя Плам.
– Но мы могли бы платить за нее. Пожалуйста, я просто не могу ездить одна! – заныла Мадди и с тех пор постоянно уговаривала бабушку согласиться.
– Учти, это только на семестр, посмотреть, будешь ли ты успевать. Но если начнешь пропускать уроки, для обеих все закончится.
Она и тетя Плам отправились к Батти, где их проводили в большую комнату, пахнувшую сыростью, сажей и плесенью. Глории не было дома, и все вежливо прихлебывали чай, а тетя Плам объясняла цель прихода миссис Батти, которая улыбалась, кивала и, наконец, заметила:
– Как мило с вашей стороны подумать о ней… особенно после того неприятного случая.
Тетя Плам небрежно отмахнулась, чем совершенно успокоила миссис Батти, и предоставила Мадди рассказать обо всем Глории сегодня же днем. Но Мадди забыла сделать это. Почему?
Сидя на продуваемом всеми ветрами дереве, она чувствовала себя странно отчужденной от всего, что происходило вокруг. Все казалось нереальным. Она не решилась рассказать Глории эту новость и увидеть выражение восторга на лице подруги. Та будет сверкать среди учениц, а она останется серой мышкой. Глория так же красива, как Мадди уродлива.
Где-то заухала сова, и Мадди поняла, что пора спускаться. Она была жестока к Глории и только сейчас поняла, почему. Подруга испортила Рождество, сообщив неверно понятые новости, ввела Мадди в заблуждение, заставила ее напрасно надеяться на возвращение родителей.
Мадди хотела наказать ее, промолчав еще немного, но тут вспомнила рассказ Глории о том, кем была ее мать. Нужно посмотреть в словаре, что означает слово «блудница». Мать Глории бросила ее и сбежала. Глория и Сид не виноваты. Так уж сложилось. Во всем виновата война.
«Не будь злюкой», – подумала Мадди, возвращаясь в тепло хостела, чтобы уйти оттуда с Глорией и по дороге рассказать обо всем. Это она сделает. Но никогда больше не станет разговаривать с Грегом Берном.
* * *
Услышав, что с Энид все благополучно, Плам поспешила в «Вик». Оказалось, что ее задержали, когда она попыталась вместе со своим «дружком» поймать машину и попросить довезти до дома. Теперь солдата задержали по обвинению в похищении несовершеннолетней.
Плам наткнулась на сцену совершенного хаоса. Из верхнего окна свисали чьи-то ноги.
– Немедленно спускайся, Энид Картрайт, и перестань выставлять себя напоказ! – вопила Эйвис Блант. – Не пойму, зачем тебя привели обратно, наглая шлюшка!
– Что здесь творится, Грегори? – спросила Плам молодого человека, глазевшего на разворачивавшуюся драму.