Собака Два-хвоста с достоинством принялась за еду. Видно, здесь, на заправке, ее подкармливали, она была довольно упитанной и шерстка лоснилась. Может быть, она вообще была здесь на службе. Она аккуратно съела один бутерброд полностью, брезгливо выплюнув кусок огурца, а второй – взяла в зубы, унес подальше и прикопала на потом.
Автобус разворачивался, Два-хвоста приподняла голову, вытянула нос, облизываясь. Два ее хвоста помахали мне:
– Ну давай, приезжай еще. И бутерброды привози. Только без хлеба.
Правая рука Меэйлиса, менеджер от Бога и ох какая хорошенькая, веселая и приветливая девушка! И какая при этом гордая армянка – эта Маша Манукян! Всех зовет на «ты», ее жизнь, ее мир, мы в него входим, выходим. Здесь всё ее, все люди вокруг – это украшение ее жизни, жизни Маши Манукян. Так что всем – «ты». Ну, кто постарше – с теми почтительно на «вы». Но мне «ты». Я ей: Маша, вы, Маша мне – ты. Нормально. Мне нравится, это значит, что я еще не вошла в категорию «постарше». Меня так в комсомольском бюро «Спутник» называли. Я им «вы», они мне – «ты». Просто не до церемоний, не до реверансов, не до титулов – работа ждет, некогда.
В два часа ночи Маша в лобби нашей гостиницы, свежая, элегантная, в туфельках на высоких каблуках. В восемь утра она – в аэропорту, встречает эстонскую многочисленную делегацию, свежая, глаза блестят, легкая, изящная, радостная.
– Маша-джан, как вы спали, а вообще-то удалось вам поспать, а, Маша-джан?
– Прекрасно, – отвечает Маша, – четыре часа, прекрасно.
Маша везет нас в театр на концерт. Маша говорит по телефону. Терпения ей не занимать, прекрасной Маше Манукян.
– Да, Надя-джан, хорошо, Надя-джан, я уже это поняла, Надя-джан, что вы очень любите поговорить, Надя-джан. Ну, вы же журналист, Надя-джан. (Маша замолкает и слушает) А… Э… За… Но… А если… Ааа… А вот… Аааа, Надя-джан…
Наконец облегченно:
– Извините, Надя-джан, у меня на второй линии директор театра, можете подождать, Надя-джан? Перезв… Аа… По… Надя-дж… Хоро… А… Изви…
Ияяяя! – так восхищаются или возмущаются армяне. Ияяяя! Невероятная выдержка, невероятная. Я, честно говоря, уже давно бы послала куда подальше эту болтливую журналистку Надю. Джан.
А еще папа. Папа Маши Манукян. С ума сойти, какой элегантный видный красавец. Понятно, в кого такая Маша. Подошел знакомиться к нашему S., речь струилась, улыбка лучистая, брови, манеры – я вам говорю – чистый Голливуд! Ияяяя! Маша ужасно гордится своим отцом.
– Маша, а чем занимается ваш отец? – спрашиваем.
– Пианист, – говорит Маша и для убедительности, чтоб мы, дураки, поняли, водит пальчиками рук, как будто играет на фортепиано, и добавляет с гордостью: – В симфоническом оркестре играет. – И уточняет: – На рояле.
Особая каста, особый народ в Ереване – таксисты.
– Вииааткуда? Суукраааины? Харошая стра– на – там многа армян.
– Да, – соглашаюсь.
– Артёом знаити?
– Эээ… Нет.
– А Ладик знаити?
– Давидян?
– Можит, Давидян. Можит, ни Давидян. Пачтенный чилавэк. Всэм памагаит. Всэм. Чилавек прихооодит, гаварит, Ладик-джан, памаги. Ладик сразу памагаит. Ни спрашиваит, ты армянин, ты кто. Памагаит, и всё. На! гаварит, я имею, тибе даю. Ты будешь иметь, давай им. Те дадут другим. Другие дадут мне.
Все его знают. Ааармяне – нииармяне. Все.
Хороший человек Ладик. Кто такой, где живет у нас в Украине, не важно. Хороший человек.
* * *
Сажусь на заднее сиденье, здороваюсь. И сразу смеюсь. Потому что не было случая, чтобы таксист в ответ на мое приветствие не протянул вверх руку и не сдвинул зеркало заднего вида, чтобы посмотреть, кто сел, и спросить:
– Нравится Ереван?
* * *
– Эта будит двэ тысячи. Даже двэ тысячи двэсти. Далико ехать. – Таксист везет меня из спального района, где я встречалась с подругами, теперь спешу в центр города, переодеться и в филармонию.
– Ну хорошо, – соглашаюсь я.
Таксист хлопает ладонями по приборному щитку и кричит на меня хрипло, сурово глядя в зеркало заднего вида:
– Ты что, женщина?! Атэц-брат-муж нэ учил таргаваццэ? Таргуйся! А то щас высажу тибя на тратуар около библиатеки пишком хадить.
Я в ответ бойко:
– Тысяча!
– Нээт. – Он в ответ вдруг голоском тоненьким игривым: – Двээээ.
– Тысяча пятьсот!
– А я гаварю, двэээ… – парирует он ласково и улыбается.
– Ну ладно, две, – соглашаюсь я.
– Нэ уступай! – вдруг кричит он азартно и гневно, как тренер на решающем футбольном матче. – Гавары «тысча шыссот»! Гавары!
– Тысяча шестьсот! – ору я.
– Нээт, – опять спокойно тоненько и нежно возражает: – Двэээ.
Я:
– Ну хорошо…
Он:
– Ай! Учы нии учы! – махнул рукой. – Пааехали.
У гостиницы выхожу, отдаю две тысячи.
Таксист:
– Ни поняаал! А ищо двэсти где?
* * *
– Откуда? Из Украаины? Там плимяник живет. Днепраптров, знаити?
– Днепропетровск. Знаю.
– Там плиимяник. Тут работа неет, там паееехал, ристаран актрыыл. Харашо. Хооодит, гуляааит. Я был. Панраавилось. Хадииил. Гуляааал. – После паузы: – Нравица Эриван?
– Очень.
– Дааа. Красивая страна. Крассывый горад. Работа тока нету. А так – красивый. Ходииии, гуляаааай…
* * *
– Откуда? Из Украаины? А у вас там работа эсть?
– По-разному.
– А тут мало. Нэт пачти. Син институт закончил. Харашо учился. А работы нету п’а спицалнасти.
– И что делает?
– Ничиво ни делаит. Так сидит.
* * *
Как только машина трогается, всякий таксист сразу заводит беседу. Вообще мне по душе, что армяне охотно и легко вступают в разговор. И каждый таксист везет тебя по Еревану и заботится, чтобы ты, бестолковая женщина, хоть что-нибудь увидела по дороге, потому что кто тебе еще объяснит и покажет что-то красивое в этом городе, как не он.
– Нравится в Эривани?
– Очень!
– Каскад видела? Как ни видила?! Ни видила кааскад? Щас пааедим.
– Нет-нет, – кричу. – Я спешу. Я потом посмотрю, обещаю.
– Кагда?! Ктооо тибе пакажит? Ана пасмотрит! Каскад! Там всёооо! Там центр искусствий! Там старинныи рукаписи! Там парк скульптур! Акоп Акопян знаишь? Э! Дажи я знаю! Щас паедем. Па дароге увидишь.