Водитель включил проигрыватель, запел, подражая банджо, перекрикивая «Апельсин», мотор взревел, и мы взлетели. Меня вдавило в кресло, показалось, что автомобиль преодолевает звуковой барьер, и до места назначения мы домчались за две композиции «Апельсина» в стиле вестерн, думаю, что минут за семь-восемь. Обычно я ехала тридцать-сорок минут.
Так что не так просты и медлительны эстонцы, как нам кажется.
Правда, когда эстонец остановился, допел песню, помахивая в такт головой, деньги брезгливо отверг и сказал на прощание медленно, на меня не глядя:
– Тыну Ааре – мой трук. Он учил меня играт на гупная кармошка.
Я растерянно кивнула. И только через несколько дней сообразила, что Тыну Ааре – солист ансамбля «Апельсин». Дошло до меня. Ну и кто из нас двоих эстонец, спрашивается?!
* * *
На открытии миссии Народной Дипломатии в том же зале имени Арама Хачатуряна после небольшой и элегантной торжественной части был потрясающий концерт. Всемирно известные музыканты сменяли друг друга, и хотелось, чтобы это не заканчивалось никогда. Первым выступал эстонский ансамбль старинной музыки «Hortus muzicus» под руководством Андреса Мустонена… Юноши красивые, как с картин Рембрандта, сдержанные, одетые в старинные одежды и будто на самом деле люди из другого времени, пели нежными своими альтино средневековые баллады. Собственно, пели о том же, о чем сочиняли и сочиняют песни и вчера, и сегодня. И будут сочинять завтра. И всегда. Но те вокализы, бережно укрытые вуалью иносказаний, поэтичности, тайны, они несомненно несли с собой гораздо больше волнения, трепета, страсти, больше смысла, содержания, нежности и тепла, чем современные песни о том же. Ну вроде страшно популярной, про любовь… нет, не буду, порой сравнение тоже может оскорбить…
Этот удивительный демонический Андрес Мустонен играл в концерте то с одним коллективом, то с другим. И дирижировал он Камерным симфоническим оркестром Армении совсем не академично, как принято, а как небеса на душу положат: Мустонен порхал, трепеща пальцами, как крылышками, завинчивался в спираль, подвижный как ртуть, а потом раскручивался обратно, танцевал какой-то свой фантастический балет и мотался по сцене как заведенный в своем странном инфернальном вневременном наряде, как сказочный игривый бес-подросток, блестя в искристых каменьях булавкой на затылке, что держала его лохматую легкую, распадающуюся на нежные вьющиеся локоны косичку.
Но вернусь к концерту. Вместе с ансамблем Мустонена «Hortus muzicus» пел Тынис Мяги. Честно говоря, с напряжением мы ждали выхода Тыниса, предполагая, что он будет исполнять песни из своего старого репертуара. Но оказалось, что маэстро мудро и органично вошел в новый этап своей жизни, и в новом своем образе смотрелся и слушался необычайно привлекательно, едва ли не лучше, чем в молодости. Он пел музыку собственного, я бы сказала, даже не сочинения, а изобретения, потому что это была элегантная эклектика, где много воздуха, простора. Это была музыка, слушая которую успеваешь помечтать, поплакать, улыбнуться воспоминаниям, что-то в себе понять и, когда – нельзя назвать это песнями – музыкальная исповедь Тыниса заканчивалась, глубоко и облегченно вздохнуть. Словом, достойная уважения и внимания музыка.
Ну, конечно, приехала из Эстонии и обаятельная веселая красавица Анне Вески. «Рр-р-рууку мне дай на середииине пути». Очаровательная, прелестная, открытая и дружелюбная. Хорошая, очень хорошая Анне. Как весело подпевал ей зал: «Па-за-ди! Крутой паварот! Па-за-ди! Обманчивый лед!»
И я тоже орала, ужасно счастливая, и, стоя рядом со старыми и новыми моими друзьями, прихлопывая, подпевая и пританцовывая, вдруг стала понимать совсем-совсем по-другому текст этой старой, но такой хорошей песни…
Руку мне дай на середине пути,
Руку мне дай, еще нам долго идти.
Пусть на пути мы иногда устаем,
Все же идти нам будет легче вдвоем.
Позади крутой поворот,
Позади обманчивый лед,
Позади холод в груди, позади…
А в последний день нашего пребывания в Ереване (хотя в программе миссии этот день был предпоследним – самолет на Одессу улетал ночью) выступал Михаил Жванецкий. Ну как выступал. Выступал – это вышел с портфелем, встал посреди сцены, прочел. Аплодисменты. А вот и нет! Сколько бываю на его концертах, не устаю радоваться и удивляться чуду. Это было – да! – волшебство, колдовство, это была престидижитация, – как цветные легкие платки тянутся сотнями один за другим из рукава фокусника, так элегантные шутки, дивные тексты, мгновенные импровизации, казалось, феерически рождались на глазах зрителя, благодарного, хохочущего, умного. Вернее, не только на глазах, но и в ушах, в сердцах, в душах. К слову, блистательный Михал Михалыч вел себя как истинный эстонец – порхал, приплясывал и был фантастически, чертовски обаятелен. Ах, какой красавец, как исключительно хорош! Как он сам радовался и наслаждался! Двадцать пять лет он не был в Ереване, волновался, как его примут – ехать, не ехать, – и вот теперь во время концерта не уставал повторять: «Как я счастлив, я опять в Ереване!» И вновь было непонятно, кому больше этот концерт доставлял удовольствия, мастеру или зрителю. Зрителю или мастеру.
А в настоящий последний день миссии, уже без нас, вообще случилось вот что: прилетел со своим «ДДТ» страшно притягательный, просто ошеломительный Юрий Шевчук, который вообще был в Ереване впервые. Вот же Меэйлис – ставит перед собой совершенно, казалось бы, невыполнимые задачи и добивается успеха. Короче, прилетел Шевчук с «ДДТ», и они выступили! Ну и Меэйлис нам рассказал, что там такое творилось, что Юрий Юлианович назвал ереванский концерт одним из лучших в своей жизни. И был просто как ребенок счастлив и абсолютно сражен открытостью и душевной энергией армянской публики. Там, на его концерте, были люди всех возрастов: от малышни до глубоких стариков. И ереванцы, прямодушные, чистосердечные, до поздней ночи Шевчука не отпускали… И Шевчук пел. И ереванцы ему подпевали. И было счастье – простое, но очень редкое и желанное человеческое чудо – счастье.
Однажды мудрый S. сказал: «У меня очень плохая память. Поэтому если я что-то запоминаю, то оно того стоит».
И правда. С моей же отвратительной памятью на цифры, даты и ход событий я тоже обычно запоминаю самое достойное. Нет, не то, что может поменять ход истории, например выборы или свадьба примадонны с этим, как его… Ну с этим… Забыла. Я запоминаю другое.
Вот что я, например, запомнила до мельчайших деталей.
Из Одессы в Киев я ехала автобусом. Мы остановились на какой-то заправке, где все вышли, пошли в кафе, пообедали, салаты, кофе, суп, другое разное. Там же был хороший магазин и прочее. Я тоже поела драников и вышла к автобусу. А там неподалеку в траве с независимым видом сидела собака, не попрошайничала, просто сидела, но ухо востро: а вдруг! То есть уникальная собака оказалась, необычная. У нее был пушистый, очень лохматый, длинный и раздвоенный хвост. Практически два хвоста. Она сидела настороженная, косила глазом как лошадь, водила носом, и не без надежды. Я порылась в сумке, выудила оттуда два бутерброда с курицей (прости, сестра Лина, я их не съела, но поверь, они пошли на хорошее дело). Собака Два-хвоста почувствовала мой порыв и нерешительно помотала верхней половиной хвоста. Потом еще радостней помотала, когда я медленно пошла к ней на газон, протягивая еду. При этом вторая половина хвоста торчала безучастно и независимо, мол, мы еще посмотрим, что там у тебя, в этом пакете, что дальше будет, как дальше пойдет, подожду – так думал второй хвост. Но когда я разложила перед собакой царское угощение, тогда уже к первому хвосту радостно присоединился и второй.