Я припарковала машину на стоянке у супермаркета и, пройдя около километра, оказалась среди россыпи невысоких домиков на зеленом лугу у маленького озера. Стрелки-указатели. Здесь помещаются подразделения, которые хоть и кажутся разъединенными, на самом деле дополняют друг друга – отделение для престарелых и психиатрический интернат. Психиатрическая клиника размещается в красивом здании в стиле начала прошлого века, и там проходят обучение психиатры, психологи, психотерапевты со всей Европы.
Прохожу мимо странного сооружения, похожего на фонарь, какой ставят в конце взлетно-посадочной полосы. Чтобы понять, что это, приходится прочесть табличку. Оказывается, что это «Проход 2000», «визуальная музыка», сделанная из десяти барьеров, снабженных красными лампочками. Спрашиваю себя, не лечился ли автор композиции в этой клинике, но ниже читаю имя знаменитого скульптора.
Ну что ж, будем уважать искусство. Но только больше не пытайтесь внушить мне, будто мир не сошел с ума.
Время к обеду – и это единственное время, когда я принадлежу только себе. Самое интересное в моей жизни всегда происходит в обеденный перерыв – встречи с подругами, политиками, «источниками» и наркоторговцами.
Аудитории, наверно, пусты сейчас. Но я не могу направиться в университетский кафетерий, где Марианна – она же мадам Кёниг – так небрежно встряхивает своей белокурой гривой, пока студенты соображают, чем можно прельстить такую интересную профессоршу, а студентки любуются ею и считают эталоном ума, вкуса, элегантности и такта.
И потому я иду на рецепцию и спрашиваю, где ведет занятия мадам Кёниг. Мне отвечают, что сейчас обеденный перерыв (вот спасибо, а то я не знала!). На это говорю, что не хочу нарушать ее отдых, а потому лучше подожду у дверей аудитории.
Я одета просто, скромно и неброско – так, чтобы взглянуть на меня и сразу забыть. Подозрение могут вызвать только темные очки в такой пасмурный день. Но я даю понять, что только недавно сделала пластику.
И, удивляясь собственному самообладанию, иду туда, где проходят занятия. Я-то думала, что мне будет страшно, что откажусь от своей затеи, сверну на полпути – но нет. Я здесь и чувствую себя вполне уверенно. И если когда-нибудь решу написать о себе, то поступлю как Мэри Шелли с ее Виктором Франкенштейном – как и она, я всего лишь хотела избавиться от монотонности повседневья и отыскать оправдание моей тягостной, пресной, лишенной вызовов жизни. А результатом стало появление чудовища, способного покарать невиновных и спасти виноватых.
У всего на свете в этом мире есть своя темная сторона. Каждый из нас, живущих здесь, хотел бы попробовать абсолютную власть. Я читала страшные истории о пытках и войнах и вижу, что теми, кто, заполучив власть, причиняет ближним страдания, движет неведомый монстр, а вернувшись домой, эти злодеи становятся примерными супругами, нежными отцами и безупречными слугами отечества.
Вспоминаю внезапно, как еще в юности мой возлюбленный попросил, пока он в отъезде, приглядеть за его пуделем, а я, честно сказать, эту собачку ненавидела. Ненавидела за то, что должна была делить с ней внимание человека, которого любила. А я хотела, чтобы вся его любовь доставалась мне.
И вот в тот день я решила отомстить этой бессмысленной твари – она ничем не способствовала процветанию человечества, но, ровно ничего не делая, пробуждала к себе любовь и нежность. И я принялась изводить пуделя, причем так, чтобы не оставалось следов, – прикрепила булавку на конец половой щетки и колола его. Пудель взвизгивал, лаял, но я не унималась, пока мне это не надоело.
Вернулся хозяин, обнял и поцеловал меня как всегда. Поблагодарил за то, что заботилась о собаке. Мы занялись сексом, и жизнь продолжалась. Собаки ведь лишены дара речи.
Я думаю об этом сейчас, направляясь к аудитории. Как же я оказалась способна на такое? Да вот так и оказалась. Весь мир таков. Я видела, как мужья, обожающие своих жен, вдруг теряли голову и набрасывались на них с кулаками, чтобы потом, рыдая, вымаливать прощение.
Ибо невозможно постичь животное породы «человек».
Но зачем делать такую гадость Марианне, которая только в том и виновата, что однажды позволила себе разговаривать со мной свысока? Зачем разрабатывать хитроумный план, рисковать, покупать наркотик и пытаться подсунуть его в ящик стола?
Зачем? Затем, что она добилась того, чего не смогла добиться я, – внимания и любви Якоба.
По-моему, ответ исчерпывающий. Девяносто девять и девять десятых процента людей в такой ситуации сплели бы интригу.
Еще затем, что я устала жаловаться. Затем, что эти бессонные ночи сводят меня с ума. Затем, что мне в моем безумии хорошо и привольно. Затем, что меня не разоблачат. Затем, что я хочу перестать думать об этом как одержимая. Затем, что я серьезно больна. Затем, что я – не единственная. Если «Франкенштейн» по-прежнему продается, значит, все узнают себя в ученом и в его чудовищном творении.
Останавливаюсь. «Я серьезно больна». А вот это вполне вероятно. И, может быть, мне лучше уйти отсюда немедленно и обратиться к врачу. Да, я так и сделаю, но сначала должна выполнить задачу, которую перед собой поставила, пусть даже врач сообщит в полицию, защищая меня во имя сохранения профессиональной тайны, но одновременно желая избежать несправедливости.
Подхожу к дверям. Перебираю все те «затем», о которых размышляла по дороге сюда. Но все равно вхожу без колебаний.
И застываю, увидев, что у стола нет никаких ящиков. Просто деревянная доска-столешница на четырех точеных ножках. На него можно положить несколько книг, сумку – и все.
Надо было предвидеть это, думаю я, испытывая разом и облегчение, и досадливое разочарование.
Коридоры, еще несколько минут назад безмолвные и пустые, оживают: студенты возвращаются на занятия. Не оглядываясь, смотрю в ту сторону, откуда они должны появиться. В конце коридора – дверь. Открываю, выхожу и оказываюсь во дворе перед геронтологическим отделением клиники. Здание стоит на небольшом возвышении, у него массивные стены и – можно не сомневаться – отопление внутри работает идеально. Я захожу и в рецепции осведомляюсь о больном, фамилию которого только придумала. Мне сообщают, что такого здесь нет. Должно быть, лежит где-нибудь еще: в Женеве такие заведения – на каждом углу. Регистраторша предлагает поискать. Я отказываюсь, она настаивает:
– Мне это нетрудно.
Чтобы не навлечь на себя подозрений, соглашаюсь. Пока она занята со своим компьютером, беру со стойки книжку и начинаю перелистывать ее.
– Рассказы для детей, – говорит регистраторша, не отрываясь от монитора. – Пациенты обожают это.
Что же, это не лишено смысла. Открываю наугад и читаю:
Один мышонок очень боялся кота. Волшебник сжалился над ним и превратил его в кота. Тогда он стал бояться собаки, и волшебник превратил его в собаку.
Тогда он стал бояться тигра. Волшебник, не теряя терпения, применил свое искусство и превратил его в тигра. Но теперь ему внушал страх охотник. Волшебник наконец отчаялся, вернул мышонка в первоначальное состояние и сказал так: