Стараясь держаться как можно более спокойно, я объяснила, что со мной происходит. Вспомнила Франкенштейна и его монстра, доктора Джекила и мистера Хайда. Молила доктора помочь мне совладать с чудовищем, появившимся откуда ни возьмись и грозившим вырваться из-под моей власти. «Что вы ходите этим сказать?» – спросил тут доктор. Не вдаваясь в подробности, которые могли бы меня скомпрометировать, ни словом не упомянув, что хотела подбросить наркотики одной своей знакомой с тем, чтобы засадить ее в тюрьму, я сплела историю.
Объяснила, что у меня возникает желание убить мужа во сне. На вопрос, есть ли у меня или у него связь на стороне, ответила отрицательно. Доктор воспринял это как должное. Годичный курс лечения – три сеанса в неделю – на пятьдесят процентов ослабит во мне этот разрушительный инстинкт. А что, если я прикончу мужа, не дожидаясь, когда истечет год? – в ошеломлении спросила я. На это он ответил, что это «фантазии», «перенос» и что настоящие убийцы за помощью к врачам не обращаются.
Перед тем как отпустить с миром, он стребовал с меня 250 франков и велел записаться у секретарши на регулярные сеансы, начиная со следующей недели. Я поблагодарила, сказала, что сверюсь со своим рабочим расписанием, и закрыла за собой дверь в кабинет, чтобы никогда больше туда не возвращаться.
Вторым психиатром оказалась женщина. Она не возражала против страховки и была расположена выслушать все, что я имела ей рассказать. Я повторила свою историю о том, что хочу убить мужа.
– Ну, мне иногда тоже хочется убить мужа, – улыбнулась она. – Но ведь мы с вами знаем, что если бы все женщины исполняли свои тайные желания, наши дети росли бы безотцовщиной. Нормальное побуждение.
Нормальное?
После беседы, во время которой она объяснила мне, что я «угнетена замужеством», что у меня, без сомнения, «отсутствует пространство для роста», что моя сексуальность «провоцирует гормональные бури, многократно описанные в специальной литературе», она выписала мне рецепт на известный антидепрессант. И добавила, что пока он начнет действовать, я буду мучиться целый месяц, но потом все это сгладится и станет не более чем неприятным воспоминанием.
Само собой разумеется, – при том условии, что буду продолжать прием. И сколько же?
– Ну, это зависит от многих факторов. Думаю все же, что года через три сможете уменьшить дозу.
В страховой медицине есть один неприятный аспект – копию счета за консультацию пациенту присылают на дом. И по этой причине я расплатилась с доброй докторшей наличными и вышла из кабинета, снова поклявшись, что ноги моей здесь не будет.
И, наконец, третья консультация. Проходила она в кабинете, отделка и убранство которого стоили, надо думать, несусветных денег. Доктор – в отличие от двух своих предшественников – выслушал меня внимательно и вроде бы поверил, что я и в самом деле могу убить мужа. Да, существует риск этого, сказал он. Я – потенциальная убийца. Я утратила власть над чудовищем и уже не могу загнать его обратно в клетку.
И наконец со всевозможной деликатностью он осведомился, принимаю ли я наркотики.
Только один раз.
Он не поверил. Заговорил о другом. Мы обсудили конфликтные ситуации, в которые каждый из нас попадает ежедневно, а потом он все же вернулся к теме наркотиков:
– Вы должны доверять мне. Никто не останавливается на одном разе. Имейте в виду, что мы свято храним врачебную тайну. Я лишусь лицензии, если что-нибудь скажу об этом третьему лицу. Так что давайте начистоту – прежде чем назначить время следующей консультации. Поймите, не только вы принимаете или отвергаете меня как врача, но и я должен понимать, с каким пациентом буду иметь дело. Такова механика наших взаимоотношений.
Нет, повторила я. Я не употребляю наркотики. Закон не нарушаю и сюда пришла не затем, чтобы лгать. Я просто хочу как можно скорей решить проблему, пока она не причинила вреда тем, кого люблю и кто рядом.
На его красивом лице с бородой появилось выражение глубокой убежденности. И прежде чем ответить, он кивнул:
– Вы накапливали это напряжение годами, а хотите избавиться от него за ночь. Так не бывает. Ни психиатрия, ни психоанализ такого не умеют. Мы ведь не шаманы, которые магическими пассами и заклинаниями изгоняют злого духа.
Он, конечно, говорил с насмешкой, но подал мне замечательную мысль. А на помощь психиатров я решила больше не рассчитывать.
Post Tenebras Lux. После тьмы – свет.
Я стою перед старинной городской стеной, превращенной в монумент стометровой длины: высеченные из камня внушительные фигуры четырех мужчин окружены другими, помельче. Одно изваяние чуть выдвинуто вперед: бородатый человек держит в руках то, что в ту эпоху было оружием пострашнее нынешнего пулемета. Библия.
Стоя в ожидании, я думаю: если бы этот бородач посередине жил в наши дни, все – главным образом, французы, но и вообще католики всего мира – называли бы его террористом. Методы, которыми он внедрял и проводил в жизнь высшую в своем понимании истину, приводят на память извращенную тактику Усамы Бен Ладена. И тот, и другой преследовали одинаковую цель – создать теократическое государство, где все те, кто не исполняет Закон Всевышнего, беспощадно караются.
И тот, и другой, ни минуты не колеблясь, развязывали террор для достижения своих целей.
Этого человека звали Жан Кальвин, и полем его битвы была Женева. Сотни людей были осуждены на смерть и казнены здесь. Не только католики, отваживавшиеся сохранять веру предков, но и те ученые, которые в поисках истины и средств исцеления от разных болезней отказывались от буквального прочтения Священного Писания. Одним из жертв стал знаменитый Мигель Сервет, который открыл легочный круг кровообращения и был за это сожжен на костре.
Справедливо и правильно карать еретиков и хулителей веры. Карая их, мы не становимся соучастниками их преступлений. (…) Здесь нет воли человеческой, здесь глаголет Господь. (…) И, следовательно, если Он потребует от нас чего-то столь же важного, чтобы доказать, что мы воздаем Ему должное и служение Ему ставим превыше любых соображений человеческих, да не будут пощажены нами ни близкие, ни кровные, да будет отринута всякая человечность, коль скоро идет битва во славу Его.
Разрушение и смерть коснулись не одной Женевы: апостолы Кальвина (вероятно, это их изображают изваяния поменьше) несли его слово и его нетерпимость по всей Европе. В 1566 году в Голландии было разрушено несколько соборов и казнено много «мятежников» – то есть тех, кто исповедовал другую веру. Огромное количество произведений искусства погибло в огне: это называлось «борьбой с идолопоклонством». Значительная часть мирового культурного и исторического наследия была уничтожена и погибла навсегда.
А сегодня моим сыновьям в школе объясняют, что Кальвин – это великий просветитель и мыслитель, «освободивший» нас от католического гнета. Революционер, которому и грядущие поколения будут воздавать дань глубокого уважения.