— Достаточно!
Лицо старшины неожиданно застыло, он ожидал дальнейшего распоряжения.
— Знаешь, что нужно делать?
— Так точно!
— Тогда чего стоишь? Приступай! — поторопил его майор и отвернулся.
Люди продолжали работать на износ. Однако никто из заключенных не роптал, уж лучше быть усталым, чем мертвым. Они привычно заполняли тачки землей и торопились по проторенной дороге.
— Прекратить работы! Становись! — громко крикнул старшина.
Лагерники охотно отставили в стороны тачки и в надежде на перерыв потянулись строиться. Все-таки какой-никакой, а отдых…
Заложив руки за спину, старшина терпеливо дожидался, пока заключенные построятся. Шеренга получалась неровной, в том месте, где была свалена гнейсовая порода, строй изогнулся кривой линией и уперся в тачки, сваленные в кучу.
Старшина подождал, пока линия, наконец, выровняется. Образцового построения от заключенных не требовалось — чай не на парад их сюда пригнали! — но все же следовало соблюсти некоторые условности, а потому не мешало подпустить и страху. Старшина сурово свел кустистые брови к переносице и строго распорядился:
— Поживее! Подравнялись.
Строй колыхнулся, затоптался на месте и кое-как выровнялся. На лицах зэков читалось заметное облегчение. Все же лучше стоять в строю, чем горбатиться на хозяина.
Даже кратковременный отдых меняет человека. Коробов с интересом всматривался в заключенных, надеясь рассмотреть в их лицах нечто похожее на предвидение. Но на усталых лицах читались только тоска и надежда на возможный отдых. Если прозрение и щекотало подкорку, то совсем ненавязчиво и тотчас затухало под стволами автоматов, направленными прямо в грудь.
Старшина неторопливо прохаживался вдоль шеренги. Один из лагерников, нарушая строй, выдвинулся чуток вперед. Тут не то что грудь четвертого, даже ближайшего соседа не рассмотришь. Секунду старшина решал простенькую задачу: двинуть его в рыло или пускай стоит как хочет. Выбрал второе. Оно и к лучшему. Чего же время на воспитательную работу тратить, все равно дурня уже не исправишь.
Старшина никуда не торопился, обстоятельно наслаждаясь собственным величием. Власть над людьми изменяет любого человека, даже самого крепкого. Это на гражданке ты один из многих, там могут и в зубы двинуть, коли сказал что-нибудь обидное. А здесь можешь материть подчиненного в собственное удовольствие и будь уверен, что любую твою блажь воспримут как откровение апостола. Если сейчас старшина был не богом, то уж его подручным — это точно! А потому, кроме подобающего поведения, ему полагалось иметь и соответствующий голос. Трудно представить подручного самого господа бога хрипатым, проглатывающим слова. Его слова, его голос обязаны пробирать до кишок, гипнотизировать сознание.
Взгляды заключенных были обращены на старшину. Такое внимание было для него привычным и неизменно доставляло немалое удовольствие.
Набрав в легкие побольше воздуха, он гаркнул:
— Как чувствуете себя, господа заключенные?!
Лагерники невольно заулыбались. Тон у старшины был игривый, со звенящими звонкими интонациями, что внушало определенный оптимизм.
Где-то на левом фланге раздался разбитной голосок:
— Прекрасно, гражданин начальник. Отпустили бы нас домой.
Заулыбались даже те, кому было не до смеха. В центре шеренги стоял узкоплечий лагерник с крупной головой. Спина его была согнута в дугу, отчего фигура зэка напоминала вопросительный знак. Разбитые губы походили на несвежие отбивные, а через щербатый рот вместе с дыханием выходили кровавые пузыри. Однако весело было и ему. Так уж оптимистично устроена человеческая природа, всегда хочется надеяться на лучшее, даже в тот самый момент, когда приходится разглядывать небо через клеточку. Верилось в лучшее — старшина дядька-то совсем неплохой, вот сейчас посмеется вместе со всеми, да и распустит всех по баракам подобру-поздорову.
За общим весельем никто не обратил внимания на глаза старшины, вмиг стеклянно застывшие, отчего его лицо приобрело какое-то хищное выражение. Даже крючковатый нос как будто бы вытянулся, а сам он стал похож на крупного матерого сыча, высматривающего за спинами заключенных добычу. Вот сейчас из густой травы выскочит полевка, и он устремится за ней вдогонку.
Неприметный, коренастый боец, державшийся как-то особняком, стоял за спинами заключенных. Он слегка кивнул, привычным движением скинул с плеча автомат и сделал три коротеньких шага назад.
— По порядку номеров рассчитайся! — гаркнул старшина, прерывая общее веселье.
Еще две минуты в строю царило нервозное оживление, позволившее на какое-то мгновение позабыть невеселую действительность. Затем установилась строгая тишина, словно перед суровым испытанием, и в тот же миг тишину распорол звенящий тенорок:
— Первый!
И тут же вслед за ним:
— Второй!
— Третий!
— Чет…
Неожиданно старшина быстро сместился на правый фланг строя, отступил и резко взмахнул рукой. Голос, выкрикивающий очередной номер, оборвался на полуслове, прерванный харкающей автоматной очередью. Шеренга поредела, а те немногие, которые оставались еще живы, с криком бросились врассыпную. Но в грудь им ударили прицельные очереди, заставив залечь навсегда.
Дело знакомое — полвойны прошло в заградотрядах. Здесь важен фактор внезапности. Кто знает, как бы повели себя блатные, прикажи им рыть могилы. А так полегли все до единого, даже не охнули.
Впрочем, нет, оставался еще один, тот, который удрал в штольню. Но он тоже не жилец. Завалит где-нибудь в глубине горы или гранатными осколками посечет, когда надумает выходить.
В любом случае ломать голову не стоит. Коробов вообще не терпел долгих развязок — выдернул занозу, помянул чью-то мать и пошел себе дальше.
Быстрее других сориентировался фотограф. Сделав несколько снимков, он вновь выбирал новый, более выгодный ракурс. Майора почему-то раздражал его профессионализм и тщательность, с которой тот подходит к делу. Пнуть бы его сейчас по тощей заднице сапогом, но приходилось лепить характер и делать вид, что инициатива «корреспондента» обычное дело. В действительности все обстояло как раз наоборот, исполнение такого приказа радости не прибавляло, именно потому покойников хотелось засыпать побыстрее, как те самые ящики.
Да и позабыть обо всем!
— А может, их рядком? — обратился фотограф к Коробову.
— Чего? — не понял майор.
— Я говорю, может, покойников рядком сложить? Так оно лучше фотографировать будет.
Григорий внимательно посмотрел на фотографа. На сумасшедшего тот не походил, осмысленный взгляд, в глазах искринка, но это от профессионального интереса. А значит, она не в счет! Вполне нормальный мужик, безо всяких отклонений, и отвечать полагалось в тон, так же по-деловому. Вот только Григорий никак не мог настроить себя на подобающую волну.