— Святой отец, мы полагаем, что опасность миновала. Они ушли.
Он не пошевелился и ничем не показал, что слышит ее.
— Святой отец?
Единственным признаком жизни в нем была дрожь. Запах в убежище стоял отвратительный, но она спустилась к нему, оставив свечу наверху на краю потайной двери. Графиня села рядом с ним на кирпичную скамью и обняла Коттона за плечи. Его тело было холодным, словно камень, но его трясло так, словно у него лихорадка. Она погладила его по лбу, как мать гладит дитя, пальцами расправляя жидкие пряди его волос.
Графине показалось, что он что-то сказал, но так тихо, что она не разобрала его слов. Она заговорила с ним тихим, ободряющим тоном. Снова ей показалось, что Коттон едва слышно произнес: «Я видел Бога». У нее мурашки побежали по коже, и она крепче обняла его. Графиня поняла, что не оставит его здесь ни на секунду долее.
Гарри Слайд появился в доме Джона Шекспира на Ситинг-лейн, как обычно, во всей своей красе. Для довершения его величественного образа ему не хватало лишь герольда, возглашающего о его прибытии.
— Сегодня у меня для вас есть весьма срочная информация, господин Шекспир, — заявил он без предисловий. — Во-первых, похоже, наш друг Валстан Глиб, издатель «Лондонского вестника», желает кое-что сообщить в обмен на свободу.
— Что ж, этого мы и хотели. — Шекспир поднялся из-за стола, за которым он писал отчет Уолсингему о своем расследовании, и пожал Слайду руку. — Но я не позволю ему покинуть тюрьму, пока не услышу, что именно он собирается нам рассказать. Мы посетим его в «Ньюгейте». А другие новости?
— Две винчестерские гусыни, [54] обитавшие в борделе Когга, упорхнули из гнезда, а третья — мертва.
— Так, это интересно. Расскажи подробнее.
— Покойную звали Элис Хаммонд. В ее смерти нет ничего дурного. Она напилась до потери сознания и захлебнулась рвотой. Однако странно то, что ее кузина, Старлинг Дей, и смотрительница публичного дома Парсимони Филд исчезли. Конечно, девушки, им подобные, постоянно пропадают, но мне сообщили, что Парсимони с Коггом были близки, как два горностая в норе. Если кто и посвящен в тайны Когга больше остальных, так это она.
— Известно, где они?
— Боюсь, что нет. След уже остыл. Но я распустил слух о том, что они объявлены в розыск и что любая информация будет хорошо вознаграждена. К сожалению, мы не одни их ищем. Топклифф тоже за ними охотится.
Шекспир закрыл глаза и мысленно простонал. Он не удивился, поскольку знал, что Топклифф тоже расследует убийство Когга. Но с чего бы Топклиффу беспокоиться о здоровье сэра Френсиса Дрейка? Его интересуют лишь пытки папистских священников и личное обогащение.
— Что ж, нужно узнать, что случилось с этими двумя молодыми женщинами. Возможно, они убили Когга. Гарри, нельзя терять из виду наши цели. Надо найти убийцу леди Бланш, выяснить, кто этот несостоявшийся убийца сэра Френсиса Дрейка, и уничтожить его. Не более, но и не менее. Однако меня интересует еще вот что: ты слышал что-нибудь о том, где держат Томаса Вуда?
Слайд пребывал в приподнятом настроении.
— Могу разузнать. Сколько бы вы за это заплатили, господин Шекспир?
Шекспир вздрогнул.
— А сколько это может стоить?
— Четыре марки. И еще две за новости о Валстане Глибе и Когге. Я поиздержался. Проституткам надо платить за беседы.
— А за что еще? Три марки за все твои сведения. Я бы и так узнал о том, что Глиб передумал и хочет поговорить. И еще полкроны на проституток.
— Вы — тяжелый человек, но я милостиво приму ваше предложение. Кстати, о милости, я рассказывал вам то, что слышал о его милости архиепископе Кентерберийском?
— Да, Гарри, ты говорил, что его застукали за тем, как он сношался с одной овечкой из своей паствы, которую на следующий день ему подали под мятным соусом на обед. Хорошая шутка, но старая.
— Нет, господин Шекспир, эта шутка лучше. Говорят, он ее так и не съел, а отправил ее в сады Ламбетского дворца. [55] Ходят слухи, что он, как честный человек, обещал на ней жениться, но, полагаю, он всем девушкам это обещает.
— Гарри Слайд, если ты будешь распространять подобные клеветнические россказни, не успеешь и глазом моргнуть, как окажешься на Паддингтонской ярмарке. [56] Следи за тем, кому рассказываешь подобные истории. Итак, куда Топклифф отправил Томаса Вуда?
— Домой, господин Шекспир. Он отправил его домой.
— Обратно в Доугейт? Я не слышал…
— Нет-нет, к себе домой. В Вестминстер.
— Гарри, у меня нет времени для твоих шуточек.
— Я говорю правду. Он отвез его к себе домой. Тайный совет разрешает ему держать заключенного у себя для допроса. Он построил дома настоящую тюремную камеру с дыбой.
Шекспир был ошеломлен.
— Как ты думаешь, королева об этом знает?
По лицу Слайда скользнула странная улыбка.
— Господин Шекспир, Топклиффа называют цепным псом королевы. К этому мне больше нечего добавить.
— Но это не означает, что он — выше закона. Как исполнить предписание о представлении арестованного в суд, если он держит арестованного дома? Кому позволено вершить правосудие в таком месте?
— Я не адвокат, господин Шекспир. Я мало что знаю о подобных вещах.
Шекспир был в ужасе. Услышанное от Слайда не укладывалось у него в голове. Если Тайный совет одобрил, то Уолсингем должен знать — но зачем им все это?
— Это — необходимость, — как-то сказал ему Уолсингем. — Необходимость теперь, когда мы стоим на пороге войны и вторжения.
Значило ли это, что в борьбе против Рима и Эскориала хороши любые методы?
— Боже мой, Гарри, настают тяжелые времена. Едем в «Ньюгейт».
Не считая Тауэра, «Ньюгейт» была еще одной и самой страшной тюрьмой Лондона. Именно там приговоренные попадали в вонючую дыру под названием Лимб, [57] ожидая отправки в последний путь на эшафот, обычно в Тайберн неподалеку от деревни Паддингтон, а еще в самом Лондоне на Смит-Филд, Холборн и Флит-стрит.
Валстана Глиба держали в камере с теми, кто еще только ожидал суда. Их было человек сорок или пятьдесят, в основном мужчины, но было и несколько женщин. Прикованные к полу или стенам, они томились среди зловония залитой испражнениями соломы. Глиб был в ужасном состоянии. Его голова была обвязана грязной тряпкой, а один глаз не открывался. Одежда кишела блохами и прочими насекомыми. Крысы свободно носились среди заключенных, пока одну из них не ловили и не забивали, чтобы было чем приправить обед.