— Но найденный мной листок был совсем другого рода. В нем не было ничего невинного, чистого или даже религиозного. Это был мятежный пасквиль, направленный против Ее величества и некоторых граждан. Он был сожжен, как и положено в таких случаях.
— Тогда ничем помочь не могу. Птолемей, мой старинный друг, на подобное не способен.
— Птолемей?
— Старый католический священник, еще со времен Марии Стюарт. Он живет подаянием на древней мельнице в деревне Раймсфорд, что вверх по течению Темзы за Виндзором. Птолемей сам делает бумагу, поэтому она такого плохого качества, и печатает для священников, прибывающих в Англию из Франции и Рима. Господин Шекспир, он совершенно безобиден, благочестивая душа. Он никогда бы не позволил себе опубликовать подобный пасквиль. Умоляю вас, не причиняйте ему вреда…
Хриплое дыхание Вуда начало слабеть, и Шекспир понял, что продолжение беседы бессмысленно. Он коснулся его лица. Подняв свечу, Шекспир увидел, что глаза заключенного закрыты, а губы сжаты от боли. Шекспир поднялся, чтобы покинуть это страшное место. Прежде чем открыть дверь, он еще раз взглянул на когда-то сильного человека, превратившегося в бесформенную груду.
— Обещаю, господин Вуд, что бы ни случилось, госпожа Марвелл и дети будут под моим покровительством.
Слова, сошедшие с губ изувеченного заключенного, звучали слабо, тише шепота, но Шекспир хорошо их расслышал.
— Я знаю, вы ее любите.
Ричард Топклифф отошел от тонкой переборки стены, у которой он подслушивал разговор между Вудом и Шекспиром. Он закурил трубку и затянулся, выдыхая клубы густого ароматного дыма. Ему было весело. Там, где дыба и кандалы бессильны, на помощь приходит человеческая глупость.
Тем же вечером Кэтрин Марвелл, взяв все необходимое, привела детей на Ситинг-лейн. Когда Шекспир передал ей, что такова воля Вуда, она с радостью согласилась. Дом на Ситинг-лейн был небольшим, в нем имелась лишь одна свободная комната, которую она и заняла вместе с Эндрю и Грейс. Джейн была рада тому, что у нее появились новые едоки, и дети ее сразу же полюбили. В тот вечер Кэтрин и Шекспир проговорили за бокалом вина до девяти часов. Он рассказал ей о встрече с Вудом, опустив страшные подробности. Но он понимал, что она прекрасно осведомлена о серьезности положения ее хозяина.
— Он опасается, что его дети попадут в приют?
Ответить на это было нечего.
— Мы сделаем все, что в наших силах — и точка.
— Утром я выполню свои обязательства по нашей сделке.
Шекспиру не спалось. Он лежал без сна, его мысли занимала темноволосая девушка, которая спала совсем рядом, в каких-то десяти ярдах от него. Он думал о ее теплом теле под ночной сорочкой. Но он не подозревал, что и она не сомкнула глаз.
Они позавтракали на рассвете, наблюдая, как дети бегают вокруг стола. Затем Джон и Кэтрин отправились в путь пешком, оставив Эндрю и Грей с Джейн.
— Куда мы?
— Вы очень скоро узнаете. Единственное, о чем я вас прошу, убедитесь, что за нами не следят.
Было холодное туманное утро. Ветер пригнал клубы тумана с реки, и, когда они направились на север вдоль Ситинг-лейн, время от времени казалось, что они идут в облаке.
— Откуда вы, господин Шекспир? У вас странный акцент, в Лондоне так не говорят.
— Из Уорикшира. Из городка под названием Стратфорд. Я хотел заняться юриспруденцией, но попал к господину секретарю, и мне пришлось поступить к нему на службу. — Шекспир рассмеялся. — Думаю, заниматься юриспруденцией было бы спокойней.
— И почетней?
Шекспир надулся.
— Полагаю, госпожа, что защита государства не менее достойное занятие. Если честно, ничего более почетного мне даже в голову не приходит.
— И, тем не менее, вы оказались по одну сторону с Топклиффом.
— Топклифф держится особняком. Он — позорное пятно. Некоторые из целей у нас общие, но вместе мы не работаем. Топклифф — над законом. Я работаю на господина секретаря, который держит ответ перед королевой и Тайным советом и действует сообразно законам. Не существует идеальной формы человеческой власти. А если вспомнить Рим и Мадрид, то сколько таких топклиффов служат инквизиции? Топклифф перенял свои методы у испанцев. Англия достойна того, чтобы за нее сражаться, даже если такой пес, как Топклифф, нанят для борьбы против подобных ему, но враждебных стране сил.
Они повернули налево на Харт-стрит. Некоторое время они шли молча, а затем Кэтрин заговорила так, словно ее прорвало.
— Нет, господин Шекспир, вы — пес королевы. Это вы создаете вокруг нее дух чести и благопристойности. Вы тот, кто подчищает грязь за Берли, Уолсингемом, Лестером и Топклиффом. Они ведут себя словно скоты, отрывая людям руки и ноги и бросая куски их тел в котел, словно кости цыплят, ибо имеют смелость почитать Бога так, как им диктует их совесть. А вы, вы, будучи рассудительным и наивным, смываете кровь с рук тех, кто творит подобные злодеяния.
Шекспир остановился.
— Полагаете, госпожа, с вашей стороны мудро разговаривать со мной подобным образом, ведь это вы призвали меня на помощь?
Кэтрин тоже остановилась. Она покраснела.
— Простите меня, если я обидела вас, но мне сложно сдержать гнев. Даже сейчас этот зверь крушит тело и разум хорошего человека. Насколько можно судить, Топклифф, вероятно, уже его убил. Сколькие из его пленников так и не взошли на эшафот? Одна дыба может убить человека или навсегда искалечить его. Я говорю это, потому что это правда. Я знаю, что вы — хороший человек. Поэтому я и пришла к вам. И все же у меня нет сил смотреть, как другие, менее достойные, используют вас и злоупотребляют вашей добродетелью…
Шекспир поднял ладонь.
— Госпожа, я не стану этого слушать. Я не являюсь чьим-либо псом. Я служу королеве и своей стране, защищая их от безжалостного врага. И я буду защищать честь своей суверенной госпожи. Она ясно дала понять, что желает спасти людские души. Нам известно, что иезуиты приезжают не только для того, чтобы утешить свою паству, но и затем, чтобы разрушить наше государство. Вы и сами это знаете, ибо именно вы сами мне об этом рассказывали.
На мгновение показалось, что они уже никуда не пойдут. Между ними выросла стена из льда и огня одновременно, преодолеть которую, казалось, нет никакой возможности. Затем Кэтрин медленно кивнула.
— Моя речь была не к месту, господин Шекспир. Это было непростительно. Я просто хотела сказать, как высоко я ценю вас за вашу честность и порядочность и за то, что вы повидались с господином Вудом. Простите меня.
Шекспира терзала гордыня. Но разве он мог ее не простить?
— Я тоже прошу у вас прощения, госпожа, не за свои поступки, а за то, что вам и тем, кого вы любите, причинили такие страдания.
— Может, будете называть меня по имени?