Чем дальше, тем труднее было все это выносить, заходя в душевую: он низко опускал голову, чтобы не видеть последних свидетельств своего унижения, изложенных его собственными словами.
Наступила суббота, перерыв в Игре заканчивался на следующий день. Записку с этим сообщением снова подсунули ему под дверь.
Джолион весь день валялся на кровати и смотрел в окно. В его комнате сгущался мрак. И вдруг внутри созрело нечто новое. Прежде слов его согрело новое чувство. Он прошептал несколько слов вслух. Произнесенные звуки помогли поверить в происходящее на самом деле.
— Я могу все бросить, — сказал он себе. — Утром выйду из Игры!
Джолион спрыгнул с постели. Он сейчас же напишет официальный отказ от Игры. Если такое письмо будет лежать на его письменном столе, он освободится от всего. Тогда ему больше не понадобятся таблетки. «Общество Игры» вернет залог, и он сразу же отдаст тысячу фунтов Марку. Как, оказывается, просто! Еще день-другой — и все будет кончено.
Он торопливо написал письмо, поздравил своих противников с победой, покидая Игру, не испытывает обид и предубеждений, желает им удачи. Джолион перечитал письмо и расхохотался. Он смеялся над дурацкими строчками из дурацких слов, которые сложились из еще более дурацких букв. Слова вроде «искреннейший», «от всего сердца» и «вышеупомянутый». Его смешила собственная помпезность. И вдруг он понял: его пальцы играют с чем-то, что рассеянно взяли со стола, снова и снова вертят маленький предмет.
Джолион опустил голову и увидел зуб. Он положил его перед собой на столешницу.
— Зуб, весь зуб и ничего, кроме зуба, — прошептал Джолион. Все стало таким забавным. Глядя на свой амулет с обломанными корнями, он вдруг явственно услышал голос и живо представил себе полковой галстук доктора. «Вы заметили, старина, что общего между дантистом и астрономом? И тот, и другой занимаются черными дырами». Джолион невольно улыбнулся. Вдруг зуб заговорил снова, на сей раз низким и серьезным голосом.
— Помни, старина, — обратился он к Джолиону, — тебя невозможно победить. Они ничего тебе не могут сделать. Абсолютно ничего.
Джолион заморгал и огляделся по сторонам. Он совсем запутался и перестал понимать происходящее. Как будто только что проснулся. Он напряженно вглядывался в письмо. Что делать? Вариантов два… Через минуту он схватил письмо и разорвал его на мелкие клочки.
Покончив с делом, схватил полоску бумаги, смял ее и запихнул в рот. Джолион жевал, пока бумага не превратилась в вязкую массу, которую он языком затолкал в дыру от выбитого зуба. Остатки письма положил в пепельницу и поджег.
Когда от письма осталась лишь кучка пепла, Джолион встал из-за стола и подошел к стене, к тому месту, откуда по ночам гремела музыка. И начал биться в то место головой. Сначала мягко и ритмично. Потом все сильнее, сильнее и сильнее. Тук-тук-тук… Что за шум? Его голова бьется в такт музыке или кто-то стучит? Да, кто-то стучал в его дверь.
Джолион, спотыкаясь, подошел к двери. Чтобы выпрямиться и приоткрыть дверь — совсем чуть-чуть, — ему пришлось опереться о стену. Маленькой щели хватило, он увидел ее в коридоре.
LXII(ii).Он целых два месяца не видел Эмилию. Не видел ее с тех пор, как Дэ пришла к нему в комнату и окликнула их по именам. Два громких восклицания:
— Джолион! Эмилия!
Потом Дэ выбежала из комнаты. А Эмилия, в глазах которой застыла боль, тоже выбежала бы из комнаты, если бы ее нога не была в гипсе.
LXII(iii).Голова у него не болела. Должно быть, действуют новые таблетки.
Эмилия мерцала в полумраке коридора. Джолион зажмурился и снова открыл глаза. Картинка приобрела резкость.
— Эмилия! — притворно воскликнул он.
Ее ноздри раздувались, по щеке ползла слезинка.
— В чем дело, Эмилия, что случилось?
Она замахнулась на него кулаком, из кулака что-то торчало. На уровне его лица она разжала кулак, на пол упал обрывок бумаги.
Джолион опустил голову. Он увидел: «№ 10» и кусок ее имени, исчезавший в складке.
— Нет, Эмилия, нет-нет-нет… я вовсе не хотел… Мне просто надо было выпустить пар, облегчить душу, как на сеансе у психоаналитика, понимаешь, мне было так паршиво…
Когда Эмилия повернулась и стала уходить, Джолион заметил: гипса на ноге ее уже нет. Но, как и раньше, шла она медленно. Картинка снова начала расплываться. Хотя его голова совсем не болела.
LXIII(i).Я пишу, я пью, я принимаю таблетки. Когда приехал домой из аэропорта, когда проснулся в пять утра на следующий день, я занимаюсь одним и тем же. Пишу, пью, принимаю таблетки. Проматываю назад и повторяю.
Столько нужно сказать — и так мало времени. Жужжит домофон. Голос Чада.
LXIII(ii).Извини за беспорядок, говорю я и приглашаю его в свой свинарник.
Джолион, может, ты оденешься? — предлагает Чад.
Я осматриваю себя и говорю: ладно, подожди в гостиной, Чад. Мне сделать что-нибудь еще?
Мог бы предложить мне выпить.
У меня только виски.
Тогда выпью воды.
Я одеваюсь, выуживаю из общей массы на полу стакан, наливаю Чаду воды и выношу ее вместе с бутылкой виски в гостиную.
Чад осматривает пыльный стакан — его кромка почернела от несмываемого фломастера. Как соль на «Маргарите». Он ставит стакан на стол и отодвигает от себя.
Приехал позлорадствовать? — спрашиваю я, обводя рукой свой хлев.
Ты знаешь, зачем я приехал, отвечает он.
Да, я знаю, зачем ты приехал.
Пора все заканчивать, говорит Чад. На нем черные джинсы и ярко-голубая рубашка с закатанными выше локтей рукавами. Плечи у него стали как у моряка Попая. Чад сидит на том стуле, на котором я обычно пишу, он вздыхает, когда я плюхаюсь на диван. Мне очень жаль, Джолион, говорит он.
Черта с два тебе жаль, не выдерживаю я. Жаль ему! Ты чувствуешь себя виноватым!
Нет, отвечает он. Я не чувствую себя виноватым.
Молодец, говорю я. Наверное, именно поэтому ты такой победитель.
Я никого не победил, говорит Чад. Пока еще не победил, Джолион.
Я смеюсь и отпиваю виски. Стул скрипит, Чад перемещает свою мускулистую фигуру в новое положение, изображает непринужденность.
Чем ты занимаешься, черт тебя подери? — спрашиваю я, разводя руки на ширину его плеч, его груди. Стал супермоделью?
Чад расплывается в улыбке. Нет, Джолион, просто я соблюдаю диету и поддерживаю форму. Кстати, преуспел я неплохо. А ты? Ты все-таки стал адвокатом? Борцом за справедливость, защитником сирых и убогих — кажется, ты так говорил?
Я пошел другим путем, отвечаю я.
Чад смеется и машет рукой. Да ладно, нам нужно обсудить более важные вещи, говорит он. Через три дня — твой день рождения. Точнее, через два с половиной.