— Тебе хоть чуточку полегчало? — откуда-то издалека донесся голос Этель.
Я хотела ответить: «Да, Этель, мне полегчало. Все будет хорошо. Теперь я понимаю, твои рассказы про Расмуссена — кристально честная истина. Никакой он не убийца и не насильник». Вот только сказать этого вслух я не могла. Я очень любила Этель и не желала ее обманывать.
— Ты просто поспи, солнышко. Самое лучшее сейчас. А Этель помолится за тебя. — И ее милый голос, мягкий и чистый, поплыл по спящему саду: — Я сегодня спать ложусь, о душе своей молюсь. Если я умру во сне, снизойди, Господь, ко мне.
Заснула я с мыслью, что утром надо будет обсудить с Этель ее выбор молитв.
Утром следующего дня я нежилась в кровати Этель и размышляла о минувшей ночи и о рассказе про Расмуссена: дескать, какой он хороший человек и настоящий джентльмен. Чудесный любящий дядюшка. И уж точно никакой не убийца и насильник. С таким трудом верится… Вообще не верится. Чтобы я во что-то такое поверила, у меня всю память должно отшибить.
Этель просунула голову в спальню и позвала:
— Вставай, соня, пора вилять хвостом.
Она держала в руке стеклянный поднос с тостами и чашкой молока с «Овалтином», который купила специально для наших с Тру визитов по средам, потому что мы просто души не чаем в «Овалтине». Этель сама теперь души в нем не чает. Да и кто бы устоял? Этель выставила завтрак на маленький столик у кровати, рядом с Библией и каталогом товаров «Сирс и Робак», в котором тьма страниц была загнута.
Этель отошла к окну и отдернула пожелтевшую штору, скрывавшую садик Расмуссена. Я уже знала, что он там вместе с Тру, — слышала их голоса. На Тру была накрахмаленная рубашка (вероятно, мистера Гэри, потому что по длине она была как платье), а по пляшущей в волосах золотой искре, как у мамы, я поняла: сестра уже успела принять ванну.
— Как самочувствие с утра? — Этель присела на краешек кровати, и я придвинулась к ней.
— Самочувствие прекрасное, Этель. Спасибо, что спросила. Ты сказала ему? — кивнула я в сторону окна.
— Нет, конечно, не сказала. Сдается мне, мистер Расмуссен здорово обидится, скажи я, что ты считаешь его убийцей и насильником, верно? — Она надела праздничный воскресный костюм, хотя сегодня и был вторник. — Так уж вышло, что мистер Расмуссен очень высокого мнения о тебе, мисс Салли, я-то знаю; давай тренируй свой ум, пусть перестанет думать о нем плохо.
Придется изо всех сил напрячься, чтобы научить ум не думать про Расмуссена как про убийцу и насильника. Но если Этель права, этим я и займусь. Так надо. Пусть Расмуссен не убийца, тогда стоит присмотреться к другим. Ведь все равно кто-то тут явно мечтает со мной разделаться.
— А который час? — спросила я, откусывая вкуснющий тост с толстым слоем клубничного джема. — Нам с Тру надо на похороны. Я обещала Генри Питерсону.
— Всего-то начало восьмого. — Этель встала. — Я уже вымыла Тру, ты следующая. Пойду пущу воду, а ты доедай тост и не забудь про хрустящую корочку.
Я перевернулась на другой бок и стала глядеть, как Тру кидает мячик собачке колли, а та явно веселилась вовсю, так и выплясывала у ее ног, вывалив язык. И Расмуссен хохотал как сумасшедший, глядя на обеих.
Из-за стенки донесся шум воды — это Этель открыла краны в ванной. До маминой болезни я не особо любила мыться и вечно ныла по этому поводу, но теперь ванна казалась прямо райским наслаждением. Этель взобьет пышную пену, она всегда так делает, когда готовит ванну для миссис Галецки. Все пузырьки умещались в маленькой желтой бутылочке «Эйвон», и от них весь дом начинал пахнуть ванильным мороженым. Так что я запихнула остаток тоста в рот, не забыв про корочку, и пошла искать миссис Галецки. Успею прочитать ей короткий рассказ или что-нибудь такое: в конце концов, она ведь разрешила нам с Тру переночевать в своем доме.
— С добрым утром, Спящая красавица! — Мистер Гэри сидел за кухонным столом рядом с матерью. Одет в красивую белую рубашку и шорты. Мистер Гэри почти всегда одевался только в белое и очень гордился своим вкусом.
— Доброе утро, Салли, — поздоровалась миссис Галецки.
— Доброе утро, — ответила я ее улыбчивому лицу.
Миссис Галецки обожала сына и беспрестанно говорила о нем, рассказывала всякие истории. Например, про то, что в детстве мистер Гэри не спешил расти. И что в школе над ним измывались, обзывали «заморышем». И что потом, несмотря на трудное начало, мистер Гэри сумел устроиться в жизни, и она им гордится. Конечно, миссис Галецки на седьмом небе от счастья, ведь сейчас мистер Гэри сидит с нею рядышком за круглым деревянным столом, а на столе и чай, и тосты, и виноград.
— Присоединяйся. — И миссис Галецки поманила меня маленькой искривленной рукой.
— Разве что на минутку, мне надо принять ванну. — Я едва терпела саму себя, настолько ужасно пахла, а вчерашнее сидение в бобовом вигваме Расмуссена ничуть этот запах не уменьшило.
Я села рядом с миссис Галецки, лицо у нее все в морщинках, особенно много вокруг рта. Но у нее красивые глаза орехового цвета, ни у кого другого я не видела таких глаз. Как вода в нашей лагуне. Светло-коричневые и прозрачные.
Мистер Гэри читал матери газету «Сентинел». Уши у него совсем не так торчат, как на выпускной карточке из тайника. То есть, конечно, торчат, но лицо у него теперь сделалось пошире, и это уже не так заметно.
— Сегодня похороны девочки, которую нашли в парке. Ты ее знала, Салли?
— Не то чтобы, — ответила я, отщипнув виноградину от кисти. — Сара была младше нас с Тру. Ходила в третий класс.
Миссис Галецки затрясла головой и сказала:
— Такое горе для матери. Ты помнишь Кэти Миллер, верно, Гэри? Она вышла за Фрэнки Хейнеманна. Сара была дочкой Кэти и Фрэнка.
Мистер Гэри встряхнул газету и ответил:
— Ну конечно, я помню Кэти Миллер. Самая красивая девочка в школе. Славная, славная девочка.
— Кажется, весь мир катится под гору, — вздохнула миссис Галецки. — Какое чудовище станет обижать бедных, беззащитных детей?
Еще вчера я бы сразу и объявила, что Расмуссен запросто станет, но теперь воздержалась. Сотворила благое дело ради Этель. Впрочем, взаправду научить ум думать по-другому будет непросто. Это как выучиться новому карточному фокусу.
Я уже готовилась спросить мистера Гэри про маму, и какой девочкой она была в старших классах, и дружили они или нет, когда Этель позвала:
— Мисс Салли, ванна готова!
— Спасибо, что позволили нам с Тру остаться на ночь, — сказала я, отодвигая стул. — Мы очень ценим вашу помощь.
Мистер Гэри положил газету на стол и сказал этим своим тихим, нежным голосом:
— Ты замечательно воспитана, Салли.
Должно быть, у меня зарделись щеки, потому что он прибавил: