Дважды повернув ключ, он приподнял крышку.
— Я буду жаловаться, — холодно напомнила Елизавета. — Я вас предупреждала!
Лицо комиссара удивленно вытянулось.
На лице офицера отобразилась горечь. Ясно, что с этой стервозной бабой неприятности не заставят себя ждать.
— Кирпичи, хм… Не ожидал! Зачем вам тащить из Парижа кирпичи? — обескураженно поинтересовался офицер. Он выглядел в высшей степени смущенным. — У вас в России не хватает своих?
— Я же вам уже говорила, что наш атташе их коллекционирует.
— Хм, я вижу, что вы не лукавили, мадам. Оказывается, ваш атташе действительно очень большой оригинал. Впрочем, каких только чудаков не встретишь на свете, — заключил офицер, закрывая крышку. И, повернувшись к комиссару, угрюмо стоявшему рядом, спросил с укором: — Надеюсь, теперь вы удовлетворены, комиссар Лазар?
— Вполне, — равнодушно отозвался комиссар.
На лицах агентов появилось некое подобие улыбки. А может быть, просто показалось?
— Что ж, пойдемте отсюда, — скомандовал комиссар. — Теперь ждите неприятностей, господа, — кивнул он таможенникам.
В дверях комиссар столкнулся со странной процессией: два дюжих санитара заносили в зал человека на носилках. Зрелище, конечно, необычное, но порой на поездах путешествуют и таким вот образом. Смущал лишь облик лежащего на носилках, — человек был облачен в смирительную рубашку и вдобавок крепко привязан к носилкам. Лицо сплошь обмотано бинтами. Рассмотреть можно было лишь глаза — огромные, пучеглазые, словно у жабы.
Санитары уверенно направились в сторону дипломатического зала.
— Постойте! — крикнул комиссар Лазар и заторопился вдогонку. — Покажите мне этого человека, я хочу знать, кто он!
— Это сотрудник российского посольства, — подошла к нему Елизавета. — Он немного не в себе. На родине о нем позаботятся лучшие специалисты. Там он пройдет курс лечения, — сообщила Елизавета и, повернувшись к обескураженному офицеру, протянула документы: — Пожалуйста, господин офицер. Это его паспорт и заключение врачей. Я его сопровождаю… А это предписание, что его надо немедленно отправить на родину в связи с обострением болезни.
— Какого черта?! Обострение! — кипятился комиссар Лазар. — Это как раз тот человек, которого я ищу. Развяжите его немедленно! Я приказываю!
Офицер внимательно изучил документы и подчеркнуто вежливо протянул их Елизавете:
— Пожалуйста, все в порядке. Заносите!
Двое сопровождавших приняли из рук санитаров носилки и уверенно направились на перрон.
— Вы допускаете большую ошибку, — скрипнул зубами комиссар Лазар. — Сегодня же я доложу о вашем поведении министру.
Таможенный офицер лишь едко хмыкнул.
— А хоть самому президенту Франции!.. Послушайте, у меня и так из-за вас будут большие неприятности. В вашем предписании сказано, что вы можете осмотреть багаж мадемуазель Волковой, так? А сумасшедший, привязанный к носилкам, это, по-вашему, багаж?! Если вы не удалитесь отсюда, то я прикажу выпроводить вас силой! — повысил голос таможенный офицер.
— Вы делаете большую ошибку, — угрюмо повторил комиссар.
Офицер нарочито учтиво поинтересовался у Елизаветы:
— Где же вы разместите вашего э-э-э… больного сотрудника?
— Его купе находится рядом с моим. Мало ли что может произойти в дороге! Я должна быть рядом! — вздохнула Елизавета.
Тем временем носилки внесли в вагон. Потеснили застывшего в проеме проводника. Не очень заботясь об удобстве больного, перевернули носилки боком и внесли в купе.
Поезд дернулся, лязгнув колесами, и медленно, издав прощальный гудок, покатился по путям.
Елизавета вошла в купе. Присела за столик и, достав сигарету, закурила.
— Ну, что ты на меня так пялишься? Ты же ненормальный! Тебе должно быть все равно, курю я или нет. А я вот сижу и расслабляюсь, поглядываю в окно. Ладно, ладно, не сверкай глазами, больше не буду, — она потушила сигарету. — Как же они тебя связали, бедного!
Достав из сумочки перочинный нож, барышня чиркнула по веревкам на запястьях, еще дважды у голеней.
Отшвырнув обрывки веревок, Савелий присел и уже самостоятельно стал сматывать с лица бинты. Скомкав их, он зло швырнул бинты в угол.
— А тебе очень идет смирительная рубашка, — улыбнулась Елизавета. — Может быть, ты не будешь ее снимать до самой Москвы?
— Когда приедем в Москву, могу доставить тебе удовольствие и буду надевать ее каждый вечер вместо пижамы, — хмыкнул Савелий.
Елизавета прыснула.
— Я думал, что так и пролежу связанный по рукам и ногам, — признался Савелий. — В таком положении очень скверно думается. Так и в самом деле недалеко до помешательства. Я хотел спросить у тебя, а куда же делся Янычар?
Елизавета хитро улыбнулась:
— Не стоит о нем беспокоиться. Сейчас ему, конечно, не так хорошо, как нам… А если откровенно, в Петербург его доставят морем.
— Я даже не подозревал, что ты такая важная особа.
— Ты много о чем не подозревал.
Дверь купе была слегка приоткрыта, и Савелий увидел, как по коридору прошел Виталий. Они обменялись взглядами, и Виталий скрылся за дверью далекого купе.
— Что это за франт? — стараясь скрыть ревность, спросил Савелий.
— Забудь сразу же, что я тебе скажу: это Скрябин Виталий Юрьевич, — с заметным уважением, понизив голос, сказала Елизавета. — Этот человек один стоит целой армии. Даже удивительно, что он позволил тебе увидеть себя. — И, заметив, что Савелий нахмурился, подвинулась к нему ближе. — Но он тебе не соперник. Ему не до любовных приключений.
— Ты меня успокоила.
— Комиссар Лазар никогда не простит тебе, что ты с ним не попрощался.
Теперь пришла очередь Савелия хитро улыбаться:
— А вот здесь ты не права. Я оставил ему коротенькую записку, чтобы он не обижался. — Он окончательно скинул с себя смирительную рубашку. — Все! Теперь я развязан, а значит, готов для любви!
— Разве? А ты ничего не забыл?
— О чем это ты?
— Ты мне кое-что обещал, как только мы приедем в Москву. Для чего же я тогда старалась? — плутовато прищурилась Елизавета. — Если ты забыл, тогда я скажу сопровождающим, чтобы они связали тебя вновь и не развязывали до Москвы.
Савелий беспомощно поднял руки и шутливо произнес:
— Сдаюсь… Женюсь!
* * *
Мамай вошел в собор и, глянув под высокий потолок, стянул головной убор.
Аббат Мессиан удовлетворенно хмыкнул: хоть и нехристь, а в храм ступил смиренно, смахнув с темечка узорчатую тюбетейку. Мамай неторопливо поклонился и сказал, протягивая сверток: