Я посмотрел на Уолтера, и мы поняли друг друга без слов. Мама завопила, а мы рванули к дверям и успели выскочить наружу прежде, чем охранники среагировали на мамины призывы поймать меня.
Я был не в лучшей форме и на углу улицы сильно закашлялся, стало трудно дышать, грудь жгло, сердце колотилось как безумное. Уолтер обернулся, увидел бегущих к нам охранников и проявил редкостное присутствие духа и изобретательность. Он захромал к ним и сказал, что его сбили с ног два типа, побежавшие на прилегающую к больнице улицу. Охранники кинулись в погоню, Уолтер подозвал такси, и мы уехали.
По дороге он был так молчалив, что я даже забеспокоился, не понимая, что могло повергнуть его в такое уныние.
Номер Уолтера стал нашим генеральным штабом, где мы готовились к моему путешествию. Кровать была достаточно широкой для нас обоих: Уолтер уложил по всей длине валик, размежевав территорию. Я отдыхал, а он проводил дни у телефона, время от времени выходя — проветриться, по его собственным словам. Со мной он почти не разговаривал.
Не знаю, каким чудом Уолтер за сорок восемь часов получил для меня китайскую визу. Я раз сто поблагодарил его, не переставая тревожиться: со дня нашего побега из больницы он очень изменился.
В один из вечеров — мы ужинали в номере, и Уолтер включил телевизор, чтобы не общаться со мной, — я отнял у него пульт и нажал на кнопку выключения.
— За что вы на меня дуетесь?
Уолтер вырвал у меня пульт и снова включил телевизор.
Я поднялся, выдернул вилку из розетки и встал перед ним:
— Если я что-то сделал не так, давайте выясним все раз и навсегда.
Уолтер долго молча смотрел на меня, а потом ушел в ванную, так и не промолвив ни слова.
Я стучал в дверь, но он не захотел открыть и появился через несколько минут в клетчатой пижаме, объявив, что, если я посмею пошутить насчет расцветки его ночного наряда, спать буду на лестнице, после чего лег, накрылся и погасил свет, не пожелав мне спокойной ночи.
— Уолтер, — произнес я в темноте, — чем я провинился, что случилось?
— А то, что иногда помогать вам становится очень утомительно.
В наступившей тишине я вдруг понял, что по-настоящему так и не поблагодарил его за все, что он сделал для меня за последнее время. Неблагодарность оскорбила его, за что я и извинился. Уолтер ответил в том смысле, что ему плевать на мои извинения, но он будет рад, если я сумею добиться прощения за наше поведение у моей матери, а главное — у тетушки. Сказав это, он снова отвернулся и замолчал.
Я зажег свет и сел.
— Ну что еще? — спросил Уолтер.
— Вы действительно всерьез увлечены Эленой?
— Что вам за дело? Вы не думаете ни о ком, кроме Кейры, вас волнуют только ваша жизнь и ваши дела. Если не поиски и не дурацкие камни, то здоровье: если не здоровье, то археология, и всякий раз вы зовете на помощь Уолтера. Уолтер туда, Уолтер сюда, а когда Уолтер пытается излить душу, вы посылаете его к черту. И не говорите, что мои чувства вас интересуют. В тот единственный раз, когда я хотел поговорить об этом, вы подняли меня на смех!
— Уверяю вас, Уолтер, я этого совсем не хотел.
— Но сделали! Теперь я могу немножко поспать?
— Нет, пока мы не закончим разговор.
— Какой разговор? — вспылил Уолтер. — Это не разговор, а монолог — ваш монолог!
— Уолтер, вы влюблены в мою тетку?
— Я удручен тем, что опечалил ее, когда помог вам сбежать из больницы. Такой ответ вас устраивает?
Я потер подбородок и несколько минут молча размышлял.
— Если мне удастся полностью обелить вас и получить для вас прощение, вы перестанете дуться?
— Действуйте, там будет видно!
— Займусь этим завтра, с раннего утра.
Уолтер перестал хмуриться и даже удостоил меня улыбки, отвернулся к стене и погасил свет.
Не прошло и пяти минут, как он снова зажег бра и рывком сел на кровати:
— Почему бы не извиниться сегодня вечером?
— Хотите, чтобы я прямо сейчас позвонил Элене?
— Сейчас только десять вечера. Я сделал для вас китайскую визу за два дня, надеюсь, вы сумеете добиться для меня прощения вашей тетки за один вечер…
Я встал, набрал мамин номер и минут пятнадцать молча слушал ее упреки. Когда слова иссякли, я спросил, что бы сделала она, узнав, что моему отцу на другом конце света грозит опасность. Мама долго держала паузу, и я, даже не видя ее лица, знал, что она улыбается. Потом она пожелала мне счастливого пути, попросила поскорее вернуться и пообещала приготовить несколько блюд, достойных торжественной встречи по случаю возвращения Кейры из Китая.
Мама уже собиралась повесить трубку, когда я вспомнил, зачем звоню, и попросил позвать Элену. Тетушка уже ушла в комнату для гостей, но я уговорил маму разбудить ее.
Элена нашла наш побег чрезвычайно романтичным, сказала, что Уолтер — редкий друг, если решился так рисковать, и заставила меня поклясться, что мама никогда не узнает о нашем разговоре.
Я вернулся к нервно метавшемуся по ванной комнате Уолтеру.
— Итак? — с тревогой спросил он.
— Итак, я полечу в Пекин, а вы поплывете на выходные на Гидру. Моя тетка будет ждать вас в гавани, вы поведете ее ужинать и закажете мусаку — это ее маленькая слабость, но я вам ничего не говорил.
На сем, совершенно выдохшись, я погасил свет.
В пятницу Уолтер отвез меня в аэропорт. Самолет взлетел по расписанию. Я наблюдал в иллюминатор, как тает под крылом Эгейское море, и испытывал странное ощущение дежавю. Через десять часов я буду в Китае…
Пекин
Я прошел таможню и сел б самолет до Чэнду.
В аэропорту меня ждал присланный властями молодой переводчик. Он отвез меня в суд. Я сидел на неудобной жесткой скамье и ждал приема у судьи, занимавшегося делом Кейры. Так прошло несколько часов. Всякий раз, когда я клевал носом, поскольку почти сутки провел без сна, сопровождающий давал мне локтем тычка под ребра и вздыхал, показывая, сколь неуместно подобное поведение в этом священном месте. В конце рабочего дня дверь наконец открылась и из кабинета вышел коренастый человек со стопкой папок под мышкой. На меня он не обратил ни малейшего внимания. Я вскочил и побежал следом, к вящему ужасу моего переводчика, который подхватил свои вещи и помчался за нами.
Китаец остановился и смерил меня взглядом, как диковинную зверушку. Я начал объяснять, что приехал предъявить ему паспорт Кейры, чтобы он отменил вынесенный приговор и подписал бумаги на ее освобождение. Переводчик старался как мог, но дрожащий голос выдавал страх перед высоким чипом. Судья терял терпение. Мне не было назначено, он назавтра улетал в Пекин за новым назначением, должен был закончить дела и не мог говорить со мной.