Не вынимая руки из кармана, Мамай выстрелил в направлении трех рабочих, застывших с разинутыми ртами возле лесочка. Те, побросав винтовки, дунули в разные стороны и через мгновение скрылись из виду.
— А я? — спросил побелелыми губами второй рабочий, что подходил обыскивать адъюнкта.
— А ты, Гриша, молись, — усмехнулся химик.
— Я не Гриша, я Панкрат, — проблеял пролетарий.
— Все равно молись, — безапелляционно заключил адъюнкт-химик.
— Латны, хыватит, — буркнул Мамай, с сожалением поглядывая на большую дыру в кармане «спинжака». — Итти надэ.
Он первым двинулся к железнодорожной насыпи. За ним последовали адъюнкт-химик и электрический мастер, попыхивая неизменной папиросой.
— А я-то, я? — прокричал им вслед Панкрат.
— Вот дубина, — сказал, обращаясь к электрическому специалисту, адъюнкт. — Он что, хочет быть застреленным?
— Итому… камисару сваиму памаки, — обернулся к нему Мамай и прибавил шагу.
— И куда мы теперь? — поравнявшись с вожаком, спросил адъюнкт.
— Вы Масыкыву, — невозмутимо ответил Мамай.
— Вот так, пешкодралом? — удивился химик и посмотрел на пыхающего папиросой электрического мастера, словно приглашая его удивиться вместе с ним.
— Пащиму пешыкодыралом? — удивился, в свою очередь, Мамай. — На поисте паидим.
— А где мы возьмем поезд? — не унимался адъюнкт.
— На вокызале, — ответил Мамай и отвернулся от назойливого подельника, показывая тем самым, что прения окончены.
— Ну, правильно, — подал вдруг голос электрический мастер. — На вокзале мы затеряемся в толпе, и донимать нас, кто да откуда, никто не будет.
— Тощнэ! — изрек Мамай и, ступив на шпалы «железки», пошел столь быстро, что химик и электрический мастер, каждый более чем на двадцать лет младше его, стали едва за ним поспевать.
* * *
На вокзале горели товарные склады. Их никто не тушил. Толпу желающих отъехать сдерживала цепь латышских стрелков, держа наперевес винтовки с примкнутыми штыками.
На первом пути под всеми парами стоял паровоз с тремя вагонами, которые, ежели бы на то поступило распоряжение, не вместили бы и трети всех желающих покинуть город. Но такового распоряжения никто не собирался делать.
Ждали командующего Восточным фронтом Иоакима Вацетиса, с полчаса назад покинувшего штаб фронта и выехавшего, как это было известно многим, из нумеров Щетинкина в сторону вокзала на легковом автомобиле. Ожидали и членов Политотдела фронта Данилевского и Раскольникова, которые пропали в неизвестном направлении.
Возле вагонов кучковалась партийная, военная и чекистская головки города, губернии и фронта в лице члена Реввоенсовета фронта Сокольского, армейской комиссарши Данилевской, одетой в кожу с головы до пят, комиссара печати Грасиса с вместительным чемоданом, совработника Милха, контрразведчиков Вацетиса, Розенгольца и Смирнова, товарища председателя Губчека Вероники Брауде и совработницы Софьи Альфредовны Шейнкман с дорожным саквояжем, полным «керенками». Их там было ровно на миллион целковых. Она ждала мужа, посланного главкомом фронта Вацетисом с пакетом к военкому города Ивану Межлауку, нервничала и беспрестанно курила. Милх стоял рядом с ней и время от времени бросал выразительные взгляды на ее пузатенький саквояж.
— Откуда дровишки? — спросил ее полчаса назад Милх, видевший, как она, будучи еще в здании Совета рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, лихорадочно засовывала кредитки в саквояж.
— Это касса Совета, — нисколько не смутившись, ответила ему Софья Альфредовна, прекрасно зная, что в кассе Совета, кроме мышиного помета, давно уже ничего не было. Знал это и секретарь Совета Густав Соломонович Милх и на слова Софьи Альфредовны только и ответил:
— А-а…
Очевидно, это был тот самый миллион рублей, пропавший невесть куда после ликвидации им и Яковом Шейнкманом так называемой Забулачной республики.
Порвав цепь латышских стрелков, к ним подошли председатель Губчека Лацис, комендант города Кин — китаец с Украины, — материализовавшийся прямо из речки-протока Булак (он часа три как уже скрывался под одним из мостов), военком Иван Межлаук, член политотдела фронта Гарик Нудельман и старейший партиец-революционер Людвиг Срулевич Бакинский.
— Уф, — отдуваясь, произнес Лацис, застегивая кобуру пистолета. — Еле прорвались. Чехи уже на Воскресенской и Проломной…
— Где Яша? — завидев Ивана Межлаука, бросилась к нему Софья Альфредовна. — Где мой муж? Вы видели его?
— Никого я не видел, — буркнул военком, отводя глаза от супруги предсовнаркома республики.
— Да как же так?! — не отставала от него Софья Альфредовна Шейнкман. — Товарищ Вацетис на моих глазах послал Яшу к вам с секретным пакетом! Скажите, заклинаю вас, как товарища по партии, что с ним?
— Я ничего не знаю, — устало произнес Межлаук и отошел в сторону.
— Ну что, мы едем или нет? — спросил Лацис.
— Сей час, подъедет товарищ главком…
Со стороны слободы послышались раскатистые винтовочные выстрелы.
— Как бы не было поздно, — осторожно заметил старейший партиец Бакинский.
— Действительно, — поддакнул ему Грасис. — Может, поедем, товарищи?
— Странно, — произнес член политсовета фронта Гарик Нудельман. — Товарищ Вацетис выехал из штаба, — он посмотрел на наручные часы, — уже почти три четверти часа назад.
— Хорошо, — изрек Мартин Янович. — Ждем еще десять минут и отъезжаем. — Иначе мы все попадем в руки чехословаков, и тогда…
Что станет тогда , продолжать было не надо.
* * *
Когда Мамай со спутниками стали приближаться к станции, потянуло дымком. Как оказалось, это горели товарные склады. Возле них никто не суетился, не сыпал в сторону огня песком и не поливал водой из ведер — горит, ну и хрен-то с ним. Не до пустяков!
Они обогнули здание вокзала слева, прошли мостик и подошли к паровозу с тылу. Локомотив стоял уже под всеми парами и готов был ехать сей секунд. Машинист с помощником сидели в кабине паровоза и мрачно лузгали семечки, сплевывая шелуху в раскрытое окно.
— Чего такие смурные, ребята? — весело спросил их адъюнкт-химик.
— Зато ты, как я погляжу, веселый, — буркнул машинист, недоверчиво оглядывая подошедших к поезду мужчин.
Один из них, плотный, деревенского вида татарин годов за пятьдесят, был наружности самой что ни на есть разбойной, и от него веяло угрозой. Второй, длинный и худой как жердь, дымил папиросой и смотрел мимо, а третий, что заговорил с ними, имел обличье городского разбитного парня, коему в рот палец не клади. Нет, не клади…
— А чего мне, — улыбнулся во весь рот химик. — Хочешь, давай вместе посмеемся.