Он догнал их, когда аллея перешла в узкую тропинку между деревьями, обвитыми лианами. Здесь территория парка заканчивалась и начиналась неухоженная местность. На земле, от которой несло сыростью и гнилью, валялись пачки из-под сигарет, разорванные пакетики от презервативов, жвачки, рассыпанные чипсы, пустые бутылки и брошенный шлепанец.

Батяня раскрыл записку и в свете полной луны пробежал по ней глазами.

– Короче, завтра будет встреча с надежным человеком, – сообщил он. – Но я пойду один.

– Товарищ майор, надо бы подстраховаться, – предложил капитан Прошкин. – Встречайся один, но мы будем неподалеку.

– Нет, – оборвал майор Лавров. – На встречу я иду без вас! Ну-ка, чиркни зажигалкой.

Илья начал шарить по карманам, но Ростислав уже вытащил из шорт зажигалку и крутанул колесиком. Вспыхнул голубой огонек. Батяня подставил к нему уголок записки, бумага загорелась.

– А теперь идем отсюда, – сказал Лавров после того, как послание сгорело.

На выходе из парка российские десантники заметили круглосуточный магазинчик.

– Слушай, Ростислав, сгоняй-ка и купи мне пачку тонких сигарет – «гвоздиков» и еще зажигалку, чтобы у тебя не забирать.

– Так ты же не куришь, Андрей, – заметил Прошкин.

– Выполнять приказ надо не щадя своего здоровья, – ответил Батяня. – Если требуется закурить – закурю.

Через пару минут Сазонов вернулся:

– Там из тонких только дамские были, «Гламур» называются. Потянет?

– Черт с тобой, давай сюда свой «Гламур», – согласился майор.

11

В островной тюрьме воскресенье выходной день. Католик Фернандес Чуймончо – начальник тюрьмы – был человек набожным. Свои личные средства, правда, немного, он передал на строительство часовни на территории вверенного ему властями Филиппин пенитенциарного заведения. Поэтому, как и велел Господь, заключенные, дабы исправиться, должны были молиться и веселиться. А традиционное таскание балок отменялось.

С самого утра всех сидельцев гнали на католическую службу в тесное строение с остроконечной башенкой и деревянным крестом. И никого не интересовало, что, например, китайцы и вьетнамцы – буддисты, выходцы из Бангладеш и Малайзии – мусульмане, индусы – индуисты. Охранникам было наплевать, что у русского Дмитрия Харлампиева на спине наколот православный многокупольный храм, что Рождественский признавался, что он «протестант» и ему надо молиться в кирке.

Всех заключенных, словно в сарай, загоняли в это строение, которое Фернандес называл храмом господним.

Там вел мессу специально приезжавший на остров пастырь отец Гарсия Эрнанес. Он был добродушным стариком-испанцем и верил, что приносит облегчение душам узников. «Бог любит всех», – говорил он. Священник вел службу на латыни, и никто его не понимал. Однако это отца Эрнанеса совершенно не смущало: священный язык мог «резонировать» с душой грешника и без понимания отдельных слов.

Дмитрий Харлампиев в часовне стоял плечом к плечу с Рождественским. Когда священник произнес «амен», Виталий перекрестился слева направо.

– Ну, друг, ты даешь, – по-русски заговорил Харлампиев. – Я сто процентов уверен был, что ты наш, православный. А крестишься как немец какой-то.

Рождественский сделал вид, что не обратил на эти слова никакого внимания и по-английски, вежливо попросил не мешать ему «общаться с Богом».

После службы у заключенных был завтрак – рис и эрзац-кофе. Рождественский постарался избавиться от опекунства Харлампиева. Взял свою пайку и сел на лавку под пальмовым навесом столовой возле группки индусов. Те знали английский, и с ними можно было хоть как-то пообщаться.

– Э, так не пойдет, – проговорил Харлампиев и попросил индусов сесть плотнее, чтобы дать ему места.

– Я ж тебе, папа Карло, ты или не папа Карло, уже говорил, – произнес Дмитрий на английском. Он сгреб ручищей почти всю порцию риса и засыпал ее в свой огромный рот. – Нам, «белым», необходимо держаться вместе. А ты меня что? Игнорируешь?

Не успели заключенные позавтракать, как над территорией тюрьмы прозвучал гонг. Подошли охранники и выгнали всех на плац.

– Внимание! – на террасе стоял начальник тюрьмы. Он говорил в микрофон, и его голос звучал громогласно, усиленный многоваттовыми колонками, установленными на смотровых вышках по периметру тюремного двора. – Бог нам дал воскресение для радости души и тела. Поэтому сейчас у нас будут танцы.

Фернандес Чуймончо был страшным фанатом Майкла Джексона. Смерть кумира для него стала страшным ударом. Он мог часами слушать его композиции, не отрываясь от экрана телевизора, смотреть на его танцы, на его знаменитую лунную походку. И начальник тюрьмы на маленьком острове взял на себя великую миссию – пропагандировать искусство Майкла Джексона, чтобы оно не забывалось и продолжало жить на земле.

Поэтому все заключенные, как считал Фернандес Чуймончо, должны в тюремном дворе освоить «лунную походку» под музыку его кумира. Вначале он заставлял заключенных петь и танцевать, но вскоре понял, что грубые мужские голоса в основном портят сладкий, как казалось начальнику тюрьмы, тенор Майкла Джексона.

Всех заключенных выстраивали на плацу, выдавали чистые оранжевые робы и врубали в колонках на всю мощь композиции поп-короля. Сам Фернандес Чуймончо показывал, как он делает «лунную походку» и фривольные движения Майкла Джексона, а все должны были за ним повторять. После этого начальник тюрьмы садился в шезлонг, попивал виски, курил сигару, слушал любимую музыку и наблюдал за массовыми танцами заключенных. Охранники добивались полной синхронности. Кто выбивается из ритма, тут же получал от ближайшего охранника дубинкой по спине.

«Петь безголосого не научишь, а вот двигаться как надо даже тигра надрессировать можно. Палка лучший учитель», – считал Фернандес Чуймончо.

Рождественский, к удивлению Харлампиева и самого начальника тюрьмы, который, конечно же, следил за новым заключенным, неплохо справлялся с «лунной походкой», и ему почти не доставалось ударов. Причиной этому было то, что Рождественский в детстве ходил в Москве в хореографическую студию, осваивал бальные танцы. Поэтому пластика у него была отличная. А держать осанку, умение «преподносить себя» нередко помогало ему создавать благоприятное впечатление у окружающих и тех, с кем ему доводилось вести переговоры. Но вот запаса здоровья после изнурительной и бессмысленной работы для изматывающего танцевального марафона у него уже не хватало.

После обеда, который спокойно можно назвать ужином, танцы возобновились. В тюрьме было трехразовое питание. На завтрак гнали на рассвете, порция состояла из эрзац-кофе без сахара и плошки риса. Ужин начинался после заката в неопределенное время, это был вечерний перекус – вода с горстью риса и куском рыбы, нередко уже тухлой. А вот на обед к рису для разнообразия вместо рыбы могли дать кусок мяса, чаще всего это была часть тушки летучей мыши. И еще давали кружку зеленого чая.